— Всего‑то? — изумился фельдшер.
— Двадцать американских рублей.
— А наших, российских, сколько будет?
Когда прозвучала цифра, фельдшер присвистнул и поморщился.
— Что‑то, знаешь, Адам Михайлович, мне и пить расхотелось. Это ж только подумать, столько денег в себя влить!
— Денег, конечно, много, но она нам досталась, так сказать, на ровном месте.
— Кстати, как твое сердце, не шалит в последние дни?
— Не шалит вроде бы, — ответил Самусев.
— А у меня вот что‑то шалит.
— Ну ничего, Иваныч, мы с тобой сейчас здоровье поправим.
На столе появились два стакана, алюминиевая миска с рыбой, выловленной и зажаренной накануне. На дубовой дощечке Адам Михайлович крупно нарезал хлеб. Двухсотграммовые стаканы были налиты до половины. От нетерпения бывший фельдшер даже скреб загрубевшими ногтями ладони рук.
— Поехали, что ли, Адам Михайлович, а?
— Тянуть не стоит.
Мужчины подняли стаканы, посмотрели друг другу в глаза, хитро улыбнулись, словно были заговорщиками, уже не принюхиваясь, не смакуя, залпом проглотили свои дозы.
— Ничего, забористая, — промокая губы кусочком хлеба, произнес бывший фельдшер.
— Рыбу ешь.
— Мы еще ту с женой не съели, что ты в понедельник дал.
— Бери, рыба‑то хорошая.
— Чего ж ей плохой быть? Вот я все время думаю, — занюхивая хлебом, сказал фельдшер, — что это тебе, Адам Михайлович, эта рыба далась? Разводил бы пчел или вообще ничего не делал.
— Люблю я это дело. Сколько тебе ни объяснял, ты никак понять не хочешь, что рыбалка — самое хорошее занятие. И нервы успокаивает, и свежим воздухом дышишь — в общем, полный профит.
— То, что воздухом дышишь, это хорошо. Самусев посмотрел на бутылку, затем на соседа.
Тот тоже смотрел на бутылку.
— Курант… Это что значит?
250
— Смородиной отдает, ты что, не слышишь?
— Я хотел сказать, что смородиновым листом пахнет. Это ж так можно в любую водку настоя смородинового листа намешать, и твой «Курант» получится. Пьется мягко, правду ты говорил, Адам Михайлович.
Самусев налил еще по полстакана. Мужчины, уже повеселев, немного размякнув, выпили. И в этот момент, даже не успев закусить куском рыбы, зажатым в пальцах, Адам Михайлович застыл, лицо его исказила странная судорога, словно изнутри все мышцы вдруг сжались. Фельдшер смотрел на своего соседа и приятеля широко открытыми глазами и жадно втягивал в себя воздух.
— Не так что‑то, Михалыч! Чую, не так! — уже хрипя, захлебываясь слюной, пробормотал фельдшер.
Но Адам Михайлович Самусев его уже не слышал. Глаза у него закатились, он засучил ногами, обутыми в галоши, вцепился руками в край стола. Кусок рыбы упал на пол. Старик быстро задышал, слишком быстро, почти как бегун–спринтер, его глаза уже ничего не видели, зрачки побелели.