— Воды… воды… — судорожно шептал Самусев. Но воды бывший фельдшер уже не мог подать.
Он, с грохотом опрокинув стул, упал на пол и забился в конвульсии. Изо рта повалила пена, глаза закатились, и, несколько раз дернув левой ногой, бывший фельдшер умер.
А Самусев еще корчился, пытаясь вызвать рвоту, причем делал он все это почти бессознательно. Но рвота не вызывалась, внутри организма словно бы все оцепенело. Адам Михайлович задышал еще более судорожно, прерывисто, а затем уткнулся головой в стол, хотя конечности все еще продолжали дрожать. Голова елозила по столу, бутылка с водкой опрокинулась набок, покатилась и упала на пол.
Два пенсионера были мертвы.
А черно–синий джип в это время уже подъезжал к автомагистрали.
—Номера, ребятки, надо поменять.
— Да–да, — джип затормозил, съехал на проселок и остановился в кустах. Два охранника Барановского быстро выскочили из машины с отвертками в руках, и через пять минут номера на джипе уже были сменены на настоящие.
— Вот так‑то лучше.
О том, что одна из бутылок шведского «Абсолюта» отравлена, охранники, естественно, знать не могли, знал лишь их хозяин. Но и Геннадий Барановский не мог знать что именно эту бутылку, именно в этот день, можно сказать, в этот час, вытащила из ящика рука Адама Михайловича Самусева, сейчас уже безжизненная.
— Скорее! — подгонял водителя Барановский. — Только правил не нарушай! Нарушишь — уволю, без куска хлеба оставлю! — радостным и залихватским тоном произнес Барановский.
Охранники переглянулись. В подобном состоянии духа их босс бывал крайне редко, такой радости в глазах Геннадия Барановского охранники не видели уже давненько.
Когда на дороге возник синий указатель — до Москвы тридцать километров, — возбужденно потирая руки и чуть ли не покусывая ногти, Геннадий Павлович Барановский потянулся к телефону. Охранник покосился на своего хозяина, выбросил за окошко недокуренную сигарету.
— Что смотришь? — хмыкнул Барановский.
— Настроение у вас хорошее, Геннадий Павлович.
— У тебя бы, Коля, тоже было хорошее, если бы ты знал, что случилось.
— У меня, глядя на вас, Геннадий Павлович, настроение сразу же поднимается.
— Не настроение, а хер подниматься должен, — Барановский откинулся, сладко потянулся, вытянул немного затекшие ноги, несколько раз сжал на ногах пальцы — так, как это делает огромная обезьяна.
Затем тряхнул головой, закурил сигарету, вторую за этот день. Охранник быстро и расторопно поднес огонек зажигалки.
— Не суетись, Коля, не суетись. Скоро наша жизнь изменится.
— В лучшую сторону, надеюсь, Геннадий Павлович?