Тамара, даже не глядя на чашечку, беззвучно помешивала в ней ложечкой и напоследок, уже размешав сахар, словно смеясь над Дорогиным, звонко ударила ложкой по краю.
Дорогин ел быстро.
— Куда ты спешишь? — хитро посмотрела на него Солодкина.
— Привычка. Глупая привычка, извини.
— Это так хорошо — никуда не спешить.
— Это хорошо, когда длится день или два, максимум — неделю, а потом…,_
Дорогин закатил глаза и залпом допил кофе.
— Ты хочешь сказать, что потом начинаешь сходить с ума от безделья?
— Что‑то в этом роде .
— Сама я — ленивый человек, — призналась Тамара, — и ты ленивый. Мы любим и умеем отдыхать, но даже отдых в конце концов утомляет.
— Ты не хочешь вернуться работать в клинику?
— Я уже не один раз думала над этим.
— Думала или пробовала вернуться?
Тамара секунд пять молчала, не решаясь ответить.
— Я ездила туда, не сказав тебе, и уже договорилась, что в конце лета приду работать.
— Тебе чего‑то не хватает? — Дорогин поднялся из‑за стола.
— Я не могу чувствовать себя придатком к дому, мне не хватает настоящего дела, живого.
— Но ты же сама говорила: главное, что мы вместе, а остальное — ерунда.
— Да. Я и сейчас считаю, главное — это то, что мы с тобой вместе, главное, что мы вернулись жить в Россию, а не остались в Германии. Но мне всегда чего‑то мало. Это невыносимо, Сергей, когда остается хотя бы минут десять в жизни, когда люто не знаешь, чем себя занять. Прости, что я говорю такие вещи, ведь это касается не только меня, но и тебя. И тебе, наверное, приходится еще труднее, ведь ты мужчина.
Эти слова Дорогин выслушал спокойно, с улыбкой.
— Я счастлив, Тома, — ответил он.
— Я тоже. Но нельзя быть счастливой двадцать четыре часа в сутки. Счастье — это короткий миг, который невозможно зафиксировать, о нем можно вспоминать потом. Но счастье — это когда не успеваешь подумать, что счастлива.
— Ты сама не понимаешь, о чем говоришь, —Дорогин провел ладонью по волосам женщины, мягким, но в то же время упругим.
— Ты прикасаешься ко мне так, словно делаешь это впервые, — прикрыв глаза, проговорила Тамара.
— Мне кажется, я смог бы узнать твои волосы цз сотни, из тысячи других лишь по одному прикосновению.
— Это тебе только кажется, — Солодкина пригнула голову и, нырнув под руку Сергея, встала. — Мы редко говорим с тобой откровенно.
— Наверное, потому, что знаем друг о друге очень многое?
— Ты так думаешь?.
Несколько грустная улыбка на губах женщины не скрылась от глаз Дорогииа. Она словно говорила: «Если бы ты знал все, и если бы я знала о тебе все…».
Сергей почувствовал, что если еще немного останется в гостиной, то кто‑нибудь из них двоих скажет что‑то, чего нельзя говорить, скажет то, о чем при дневном свете стоит молчать. Такие слова не должны звучать вообще или же, в крайнем случае, могут прозвучать шепотом, в темноте, когда невозможно встретиться взглядами, когда ощущаешь лишь прикосновения.