— Ту самую? — присвистнула Маришка, отряхивая колени. — Я мигом.
И скрылась за дверью.
— Огня вели принести, — прикрикнула вдогонку мастерица. — Вечереет.
Прислужники, внесшие в горницу два разлапистых шандала, опередили нашу посыльную буквально на минуту. Пока я моргала глазами, привыкая к изменившемуся освещению, мастерица извлекла из коробки полупрозрачные, вроде как слюдяные туфельки с небольшими устойчивыми каблучками.
— Пробуй, — велела она мне, ставя на пол обувку.
Я ступила вперед, немного приподняв подол. Туфли охватили ступни подобно второй коже.
— То, что надо, — решила Инесса. — Дело сделано.
— А оценить работу не нужно? — спросила я. — В зеркальце глянуть так и не дашь?
— Ой, да насмотришься еще, — заюлила Инесса, давая знак девицам.
Я прислушалась к себе. Ощущения скорее приятные, будто всю жизнь в эдаких шелках по двору расхаживала. Тем временем суетливые подмастерья собрали пожитки и, щебеча, вылетели из горницы, подобно стайке сероперых воробушков. Их командирша замыкала процессию. Я с хрустом потянулась, раздумывая, успею ли перекемарить еще часок-другой в ожидании. Бочком присела на край лежанки, уже примериваясь поваляться всласть.
— Куда? Куафюру помнешь! — остановил меня окрик от двери. — Теперь до праздника только сидеть.
— Я устала, — тихонько заныла я. — Что ж теперь, все время ходить, будто оглоблю проглотила?
— Потерпишь, — сказала, как отрезала. — Красота жертв требует.
Вот на все у бабы готовый ответ припасен! Жизнь-то у нее какая легкая! Думать ни о чем не надо — на все готовое решение: красота — оружие, благолепие требует жертв, баба должна быть пригожей. Все. На большее Инессиной мудрости не хватит, но ей и того в избытке.
Мучительница стояла у двери подбоченясь. Мне ничего не оставалось, как вытянуться в струнку и ожидать, пока она наконец-то покинет помещение. А там поглядим, как время коротать.
А потом в горнице я осталась совсем одна и с удивлением поняла, что спать совсем не хочется. А хочется посмотреть на себя и самой составить мнение о новом обличье. Я ринулась в смежную горенку, где, как я помнила, было зеркало. Точно — было, я же еще утром на себя любовалась. На свои синяки подглазные да губы заветренные.
Утром… А кажись, с десяток лет с того времени пролетело, столько всего сталось…
Только вот сейчас глухая стена была пуста. Лишь чуть более темный тон покрытия указывал место, где раньше висело зеркало. Ёжкин кот, что ж у меня ничего как надо не получается?! Я топнула ногой в расстройстве и замерла. А интересно, стены-то в тереме княжеском из чего делают? На какой такой материал все эти штукатурки пестроцветные прилаживают? Небось прямо на дранку. А то как еще объяснить, почему это в убиральне звукозащиты никакой нет? За стеной явно шла какая-то беседа, отголоски которой доносились сюда. Я приложила ухо к стене. Слышимость была просто великолепной. Ленивые интонации одного из собеседников заставили мое сердце тревожно биться. В двух шагах от меня, в соседней комнате, находился Влад. А второй голос был женским. Я вся обратилась в слух. Беседа велась на современном франкском наречии, которое я понимать понимала, но сказать что-нибудь не решилась бы. Иравари говорила, что у меня для этого говорения речевой аппарат не приспособлен. Ну вроде мягкости ротовой недостает. Собеседница Влада, видно, этой мягкостью обладала в избытке. Любо-дорого было вслушиваться в гортанные переливы чужого языка. Слова лились потоком, вот только в выражениях барыня ни капельки не стеснялась.