Вскоре подошла очередь и до настоящих ноябрьских дембелей. За несколько дней до их отправки домой Грибушкин, проявляя активность, решил сорганизовать наш призыв на акт возмездия, чтобы устроить им напоследок яркие воспоминания об армии:
— Давай дедов проводим! — агитировал он меня, когда мы были в патруле. — Представляешь, деды выстроились в шеренгу, ждут офицеров. И вдруг раздаётся свист — мы толпой налетаем и давай их молотить!
Однако на его предложение я отреагировал вяло. Основным сдерживающим обстоятельством было то, что наш призыв, как на подбор, состоял из хиляков, вроде меня — низкорослых, худощавых — ни одного настоящего громилы, на которого можно было бы смело опереться. Физически ноябрьский призыв был явно сильнее.
— Как бы нас самих не отхреначили, — высказал я ему свои сомнения. — К тому же среди них есть и нормальные парни, к примеру, Лобачёв.
— Ну, тогда давай вломим одному Ерёме!
— А что, — оценил я интересную идею. — Я — за! Навешать этому козлу — было бы здорово! Давай, если другие поддержат!
Но других сорганизовать как-то не получилось. И вообще, последнее время Еремеев вёл себя намного скромней. С того славного вечера, когда у него состоялась душевная беседа с нашим призывом, он буквально морально переродился: совсем исправился и стал уже хорошим мальчиком, так что особой нужды "провожать" Еремеева не было. Пахали под его руководством — было дело, — что ж поделаешь — таков армейский закон. Теперь мы деды — пахать будут другие.
И вот для ноябрьских дембелей наступил долгожданный день. На последнем построении КэП произнёс короткую речь-напутствие и поблагодарил их за службу. Полковой оркестр заиграл "прощание славянки", и под звуки марша дембеля, печатая шаг отдельной колонной, в последний раз торжественно прошлись перед строем. Затем они сели в машины и отправились на аэродром. У всех настроение поднялось — следующий черёд наш — всего через полгода так же уедем и мы!
В тот же день прибыло молодое пополнение. Вечером мы стали расспрашивать молодых, — кто такие, откуда прибыли — искали среди них земляков — будет с кем поболтать о доме, возможно, взять под свою защиту.
С новым днём ситуация резко изменилась в лучшую сторону. Поначалу даже было как-то непривычно: с одной стороны — не осталось никого, кто гонял нас прежде, а с другой — вновь прибывшие уже хорошо знали, что от них требуется и трудились прилежно, без замечаний. Стоило сказать: "Так, мужики, — ты и ты! Тащите баки", — и не надо было повторять второй раз. Всё понимали с полуслова. Молодцы, и только! Никто не задавал глупых вопросов: "А чо я?" — они знали, — они молодые — значит им пахать, да греметь, как медным котелкам.