Дома, мимо которых они проезжали, оставались справа. Большаков повернул голову и напряженно всматривался в окна домов, только предварительно уточнил у Козлова:
– Красного кирпича дом? С шиферной крышей?
– Да.
Они здесь все были сложены из красного кирпича. После третьего или четвертого дома Большаков обернулся к Козлову:
– Узнаешь?
– Нет.
Козлов выглядел плохо. Его лицо посерело еще больше, и в глазах читались безумие и тревога, и когда Большаков увидел этот взгляд, у него и самого сердце сжалось, и стало трудно дышать. Он вдруг понял, что Козлов сейчас смертельно боится – еще и сам, наверное, не уверен на все сто, что все с ним происходящее – правда. Надеется, что все как-то образуется само собой, окажется в итоге неправдой, мифом. Как-то объяснится, и не будет ничего – ни этих жутких снов, ни трупов в реальной жизни. И поэтому сейчас отчаянно трусит, боясь обнаружить дом. Тот самый дом, из сна.
– Этот? – в очередной раз спросил Большаков. – Или вот этот? – Опять обернулся.
Козлов отрицательно качнул головой. Дом за домом. Все – из красного кирпича, и все покрыты шифером.
– Узнаешь дома? – спрашивал Большаков, уже раздражаясь. – Может быть, вон тот?
Козлов за его спиной молчал.
– Саму улицу ты узнаешь?.. Ты немого из себя не разыгрывай! – взорвался Большаков, резко обернулся к Козлову и осекся.
Лицо Козлова из серого стало белым, белее мела, и на всем лице – одни только темные глаза, а в них – ужас. Одно мгновение понадобилось Большакову, чтобы все понять, он заполошно обернулся, стрельнув взглядом вдоль улицы, и закричал шоферу, захлебываясь от охватывающего его возбуждения:
– Разворачивай!.. Едем назад!.. Скорей!..
И пока машина неуклюже разворачивалась на узенькой улочке, дрожал от нетерпения.
– Видел? Видел, да? – допрашивал Козлова; еще и сам не верил, что нашли тот самый дом, но где-то в самой глубине уже знал: это случилось. – Который из них? – кричал Большаков. – Покажи!
Он забыл, что руки Козлова связаны за спиной. Наконец развернулись и медленно поехали вдоль улицы.
– Который? Покажи! Вот этот?
И вдруг увидел дом. При доме – летняя веранда, а ведь Козлов говорил ему как раз – веранда там была. Резко обернулся, выдохнув коротко:
– Здесь?!
А Козлов сидел, закрыв глаза, и в лице не было ни кровинки. Значит, здесь.
Большаков выскочил из машины, бросился к дому, но, будто вспомнив что-то, вернулся, рванул ручку дверцы, за которой сидел Козлов, закричал:
– Выходи! Выходи! Со мной пойдешь! Все покажешь сейчас!
Козлов даже не шелохнулся, его оставили силы, и Большаков схватил Козлова за руку, вытащил из машины. Подбежал, сохраняя невозмутимое выражение лица, Коля, взял Козлова под вторую руку, и они вдвоем с Большаковым поволокли Козлова к приоткрытой калитке. Он не сопротивлялся, просто ноги его не слушались и волочились по земле. Коля распахнул калитку ударом ноги. Гревшаяся на солнышке кошка испуганно метнулась прочь, и когда Козлов увидел эту кошку – застонал и забился.