— Терпеть не могу анекдоты, — совершенно чистосердечно выпалил я. — У меня от них голова начинает болеть. Ужасно.
— Странный ты тип, — каменный бюст дал задний ход. — Наверное, не куришь и вино ни разу не пробовал? И девчонки нет? А на дискотеках-то бывал? Или и на это времени нет? — расправила Валентина могучие плечи.
Я представил себя рядом с ней на дискотеке, и мне чуть дурно не стало. На вопрос о девчонке я никак не прореагировал. Ей что за дело?
— Да, знаешь, как-то все недосуг до любовных приключений, — сказал я. — Сижу дома, никого не трогаю, примуса починяю…
— Какие примуса? — сделала большие глаза Валентина, и я убедился, что Булгакова она не читала.
— Как какие? Обыкновенные. Ты что, ни разу не видела, как починяют примуса?
— Шутишь, — наконец-то дошло до нее, и она издала хмыкающий смешок. — Кстати, такая рок-группа есть — «Примус». Знаешь?
Вот в таком духе наш разговор продолжался еще с полчаса. Я весь истомился, ожидая, когда Валентина отчалит на свою дискотеку. Может, мог бы и не дождаться, да тут заявился домой Собакевич. Услышав его сип, Валентина выскочила от меня с такой несвойственной ей прытью, что я перепугался за единственный стул, который она имела неосторожность зацепить.
В скором времени я на себе испытал крутой нрав Собакевича. В семье, как выяснилось, было два телевизора: цветной стоял в комнате, а черно-белый переносной — «Юность»— на кухне. Ведь интересы у всех разные… И вот в один из дней я решил посмотреть встречу академика Рыбакова со зрителями в Останкино. Попросил у Нины Федоровны разрешения взять к себе «Юность», потому что передача шла поздно. Она не возражала.
В одиннадцатом часу я преспокойно сидел у себя, старался запомнить афоризмы старого умного историка, как в дверь громыхнули кулаком.
Не подозревая ничего дурного, я открыл. Павел Павлович Лапотков в старенькой майке и широких, как море, сатиновых черных трусах сопел, словно рассерженный бык.
Я молчал. Лапотков, постукивая о пол железными пятками, прошел в каморку, взял телевизор, даже не удосужившись выключить его, и, оттиснув меня к стенке, стал бросать слова-булыжники себе под ноги:
— Спрашивать надо вначале. У меня, не у жены. Поздний час — спать мешаешь.
«Семейный царек!»— подумал я, когда за ним закрылась дверь.
Утром, не удержавшись, я спросил у Валентины:
— У вас отец всегда такой сердитый?
— Попало? — скривила она большегубый рот. — Да, пыхтит много, что поделаешь. Мы привыкли. И ты привыкнешь. Точняк.
С той поры я всячески стал избегать хозяина. Но тут произошло еще одно событие, после чего я уже и носа не высовывал из моей каморки.