Фильм прервал словоизвержение Авдеева, часа полтора мы с восхищением наблюдали, как один клан итальянской мафии любовно и трудолюбиво уничтожает другой — шла, как тонко подметил Авдеев, борьба «за власть в преступном мире…»
Как только мы вышли из кинотеатра, я торопливым движением сунул руку Авдееву: «Ну, пока!» — и чуть ли не бегом устремился к автобусной остановке.
«О, одиночество, как сладок твой недуг», — вспомнилась строка из стихотворения Цветаевой, которое пели в известном телефильме. Временами на меня как бы накатывало: не хотелось никого видеть, только бы спрятаться, как бы завернуться в самого себя. Одиночество несло с собой отдохновение от суеты, я не люблю гомона, спешки, толпу. Помню, как Тоню тянуло в клуб, на люди, на танцы, а я хотел, чтобы мы были одни…
Но сегодня не везло. У Лапотковых оказались гости, проходя в свою обитель, я мельком увидел два гривастых мужских затылка: сидели спиной к двери. Все явно поддали: шум, выкрики, восклицания…
С болью в голове я прилег. Но не тут-то было: кто-то пожелал, чтобы я отомкнул замок.
С нехорошим предчувствием щелкнул язычком замка — так оно и есть: вся расцветшая от выпитого, как гигантский цветок, расплющив рот в полуулыбке-полуухмылке, Валентина постаралась потеснить меня вглубь. Но я не дрогнул, загородил вход в мою келью.
— Привет, — как бы случайно толкнула она меня своим бюстом, я покрепче уперся ногами в порожек, — пошли с нами ужинать.
— Мерси, — процедил сквозь зубы, — я уже откушал.
Но игривое настроение не отпускало Лапоткову; самым нахальным образом, пользуясь руками, как тараном, она пыталась втолкнуть меня в комнату. Я старался увильнуть от ее рук и исхитриться закрыть дверь, но Валентина явно знала толк в вольной борьбе, и я бы, конечно, потерпел поражение, если бы не засипело рядом с нами:
— Это что за игры?
Лицо Собакевича сейчас походило на деревянную скульптуру языческого идола после жертвоприношения: раскрашенные возбуждением глаза, покрасневший и пополневший нос с черными пещерами ноздрей, блямкающие друг о дружку отвислые губы…
Валентина с проворностью маленького слоненка дала задний ход, я поправил выбившуюся из трико футболку. Собакевич, не обращая на меня никакого внимания, круто развернулся к дочери, опустив бычью голову к груди, и проговорил с плохо скрываемой угрозой:
— Ты у меня доиграешься, ух доиграешься!
Но Валентина небрежно сложила руки на груди:
— Папочка, ну что ты вечно вскакиваешь? Что тебе за столом не сидится? Ну совсем не позволяешь с человеком поговорить.
Лапотков подумал минуту-другую, поднял пудовый кулак.