Черенцов внезапно умолк, и сухие плети рук взлетели вверх: Катя во время рассказа убрала свою ладонь. Сергей Дмитриевич рассмеялся, коротко и задышливо, и вылетело из усохших уст извинение:
— Виноват. Забыл, что не перед аудиторией. Увлекся. Не будем об этом. Просто истосковался по разговору — вот и разбежался, а говорю: движения нет… Ну, Катенька, милая моя, что у вас нового? Почему не расскажешь? Как мама? Все в разъездах?
— Да, — тихо ответила Катя, — в Крым сейчас уехала. Новую программу подготовила: «Любовь соединяет сердца». Новый ансамбль, новый конферансье… Все новое.
Черенцов как-то неспокойно завозился в кровати, сползли к черным глазным впадинам тощие рыжие брови.
— Катя, ах, Катя, — произнес он нерешительно и как будто виновато. — Бедная моя Катя… Как жаль, что я уже не в силах прийти к тебе и все объяснить… Конечно, в этом положении это будет неубедительно, весьма неубедительно… Помнишь, однажды мы сидели с тобой на крыльце дачи. Шел теплый летний дождь, так весело барабанил по широким листьям клена, что рос у самых ступенек… Ты, наверное, не помнишь: маленькая была. Так вот, шел дождь, позванивали капли, и я, посматривая на тебя, вдруг ощутил такой странный всплеск счастья, что не удержался и заплакал… Черт знает что! Я думал тогда, что мир прекрасен, чудесен и устроен для того, чтобы рождались вот такие милые ласковые дети с озорными голубыми глазами. Мир и все, что нас тогда окружало, были так уютны, безопасно и по-детски наивны, что я уже забыл все, что пережил, что испытал. Все мои страхи, все ужасы одиночества и тоски показались пылью, пустотой перед этим благодатным, благоухающим травой и листьями, дождем… Я еще запомнил, что у тебя на ножках были белые ботиночки, и еще ты так трогательно их переставляла, постукивая друг о дружку, оберегая от дождя.
Весь этот монолог Черенцов произнес с наглухо закрытыми глазами, лицо его осело, глубоко ушло в подушку, и только сухой незаметный рот дергался, выпуская из себя взволнованные скомканные слова.
Тут вошла Надежда Петровна, неся небольшой поднос с пузатым чайником и тремя маленькими чашечками. Разлили янтарного цвета чай; Катя и Надежда Петровна подняли подушку, чтобы больному было удобнее пить; он смотрел на них со слабой грустной улыбкой. Сделал вяло несколько глотков, вернул чашечку Кате, рука его дрожала и не могла долго удерживать чашку.
Когда Надежда Петровна вышла, Сергей Дмитриевич снова заговорил:
— А может быть, я и не прав… Не надо в жизни чересчур поклоняться душе… И умирать легче будет. Все забыть, все покинуть, даже собственную душу… Не знаю, ничего не знаю… Прав был мудрец. Но знаешь, Катенька, это понимание не сразу приходит… Только в самый-самый последний-последний миг… — со странной, словно размытой, улыбкой произнес Черенцов и вдруг повернул голову в мою сторону. — Не утомил я вас, молодой человек? — спросил он, перебирая руками одеяло. — Катенька молчит, она уже привыкла издавна к этаким моим пустопорожним разговорам… А вы вот как думаете, позвольте вас спросить?