Сейчас же я одергивал себя, знал, что стоит мне обрадоваться, как Катя не преминет высмеять меня… Поэтому я не стал обольщаться и постарался говорить о другом: о погоде, о сессии, о новой статье академика Лихачева в «Огоньке»… Катя боготворила Дмитрия Сергеевича, покупала почти все его книги, и они стояли на отдельной полке. Она подсунула мне его небольшую книжечку «Письма о добром и прекрасном» и сказала, что это — «гениально». Теперь я читал все, что публиковал знаток древнерусской литературы Дмитрий Сергеевич Лихачев.
Катя снисходительно выслушала мое косноязычное мнение о его новой статье, потом, подставляя варежку под редкие снежинки (уже набегало наволоко, как говорят у нас в деревне, и солнце тут же начало тускнеть), проговорила звонко и отчетливо:
— Бог ты мой, как бы я хотела слушать лекции Дмитрия Сергеевича! Если б он мог читать у нас — мир бы стал другим. Он филолог, а историю знает и любит глубже, чем все наши преподаватели, вместе взятые… Ты знаешь, Антон, что он мне открыл? Вот представь себе: человек всю жизнь прожил в городе, не видел неба как следует, леса, речки, и вдруг попадает за город — солнечный день, все вокруг сияет и лучится, все распахнуто тебе навстречу… Но и этого мало. Ты смотришь себе под ноги и видишь: жуков, стрекоз, кузнечиков, бабочек, пчел, маленькие и большие цветы, растения — и поражаешься этому изобилию, и чувствуешь, как твое сердце переполняет радость ко всему этому… Вот и со мной произошло нечто подобное, когда я стала слушать и читать Дмитрия Сергеевича!
Зимний город нравился мне больше, чем летний. Исчез серый тон, который окружал дома, серые дороги, серые автомашины, притухли немолчные раздражающие звуки, без которых невозможно представить мне теперь городскую жизнь; даже на лестничных площадках вроде бы стало чище: исчезли окурки, тряпки, куски засохшего хлеба, весь мусор, к которому так позорно все привыкли; зима, белые снега, морозец, властвовавший на улицах, преобразили в некоторой степени городскую жизнь, раскрыли перспективу горизонта, почти не существующего в этих условиях… Да и люди менялись, останавливались, говорили друг с другом, подшучивали над погодой, восхищались: «Ну и метелька сегодня завернула!» — или счастливо жмурились, когда солнце выкатывалось и отраженный свет летел со снежного покрова в лицо…
Вот и Катя как-то по-домашнему взяла меня под руку, прижалась к моему плечу, мечтательно заговорила о том, что ей нравилось, что она любила, что ей было по душе… А солнце неуклонно погружалось в быстро надвигающуюся муть облаков, будто кто-то ловил в сеть золотую рыбку — растворялись краски и блики, дохнуло ветерком, замельтешили косо беспардонные белые мухи, и когда мы остановились у подъезда дома, где жили Башкирцевы, уже вились под ногами юлой первые вестники метельного вечера.