На кладбище выступил Бобков. Здоровый, розовощекий, он очень долго говорил о том, каким замечательным ученым, выдающимся исследователем, настоящим человеком был Черенцов. Потом, смущенно запинаясь, выступал кто-то из старшекурсников — худой, с рыжей неряшливой бородой.
Через полчаса все было кончено. Все заторопились к автобусам; подул резкий ветер, береза жалобно протянула к нам свои печальные ветви…
Поминки проходили в студенческой столовой. Студенты — народ, в сущности, вечно голодный — за обе щеки уплетали все, что подавалось на столы, преподаватели ели мало, а Башкирцевых я вовсе не увидел на поминках.
Когда, пресыщенные и довольные, мы вышли из столовой, Яблонев сверкнул на меня глазами из-под собачьей шапки:
— К Кате пойдешь?
— Да нет…
— А что? Ну… тогда ее в гости пригласи. Что она к нам ни разу не зашла?
— Зайдет еще, — ответил я, думая про себя: «А может, и правда навестить Катю? Нет, сердцем чую, сейчас не стоит».
— Ну-ну, — буркнул Алексей и спросил: — Антон, а что, вправду у Черенцова никого из родных не было?
— Вроде бы. Я от Кати слышал, что детей у него не было, а с женой он давным-давно развелся… Жила с ним домработница.
— Да… — помолчав, грустно вздохнул Алексей. — Наверное, страшно умирать в одиночестве… Вот уж чего терпеть не могу — одиночества. По мне — человеку нельзя без детей. Это как дерево без корней. Скоро засохнет и — умрет, свалится. Женюсь — обязательно трех-четырех смастерю…
— А сил хватит? — засмеялся я. — Алексей, так как, ты точно хочешь на Базулаевой жениться?
— Посмотрим, посмотрим, — в тон мне заметил Яблонев и подмигнул. — Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь… Не хочу сглазить!
Легли спать мы не сразу. Алексей решил помыться, вернее, попариться. А парился он довольно оригинально — по японской системе, фуро. Минут десять — пятнадцать он лежал в ванне и покряхтывал в очень горячей воде (я вообще не представлял, как он ее переносил), затем выскакивал, набрасывал на себя чистенькую, специально приготовленную простыню, поверх нее несколько теплых вещей и потел с полчаса, попивая горячий чай.
Я читал Булгакова «Собачье сердце». До этого прочитал «Мастера и Маргариту» и был в полном восторге, особенно от эпизодов с Иваном Бездомным… Мне казалось, что Булгаков как бы стоял над жизнью, с едкой иронией и горьким смехом изображая ее. Смех сквозь слезы…
Но «Собачье сердце» не произвело впечатления, подобного «Мастеру…», повесть показалась мне суховатой, и сегодня я не смог осилить и десяти страничек… В голову лезли разные посторонние мысли.
Я думал о том, как человеку лучше жить: в одиночестве или всегда с людьми. Вот Алексей говорил о детях, а я все-таки сомневался, что дети и родители — это как бы одно целое. Вот Башкирцевы… Так чем плоха жизнь Черенцова, который полностью посвятил ее науке? Конечно, как и любой человек, он, наверное, мечтал о семье — я понял это тогда, когда он говорил с нами… Но есть смысл и в его выборе. Как хорошо, когда человек может сделать выбор, заставить свою волю служить самому себе.