Ее рука взлетела ко рту и прижала раскрывшиеся губы к зубам, она зажмурилась и закачала головой.
— Нет, — тихо подвывая, сказала она. — Не говори этого сейчас. Только не сейчас.
— Я буду это говорить до тех пор, пока не пойму, что ты услышала меня. Я люблю тебя.
Со вновь обретенной силой она высвободилась из его крепких рук.
— Нет! Это неправильно, Дакс. И всегда было неправильно. Неужели ты этого не видишь? Я по-прежнему несвободна и не могу любить тебя. И не буду иметь права на любовь до тех пор, пока не узнаю, что Марк умер.
Она отстранилась от него, опасаясь, что он последует за ней, заключит в свои объятия и она будет обречена.
— Это невозможно. Оставь меня… Оставь меня в покое. Пожалуйста.
Она развернулась и побежала, чуть не сбив с ног человека, стоявшего в дверях отеля. И только оказавшись в своей комнате и свалившись на кровать в потоке слез, она вдруг резко выпрямилась, с ужасом осознав, что этим человеком был Эл Ван Дорф.
Дакс стремительно шел по вестибюлю, и его сердце бешено билось при каждом шаге, но он почти не замечал этого. Казалось, он готов вот-вот взлететь.
Подумать только, что всего лишь сегодня утром он пребывал в полном отчаянии, когда с пустотой в сердце смотрел вслед убегающей от него Кили. Он чуть не сровнял с землей Ван Дорфа, когда тот бросил какое-то едкое замечание, интересуясь, приехали они или, напротив, куда-то собираются.
Дакс промчался мимо Ван Дорфа и ворвался в свой номер, готовый сразиться с кем угодно, если у кого-то хватит духу подвергнуть испытанию его самообладание. Еще никогда в жизни он не чувствовал себя столь беспомощным и сердитым.
В течение нескольких часов он измерял шагами свой номер, и с каждым часом его огорчение все больше возрастало. Пытаясь взглянуть на ситуацию с объективной точки зрения, он пришел к выводу, что в этом деле не было ни правых, ни виноватых. Поэтому не существовало ни простого ответа, ни простого решения. Их проблему невозможно было решить путем тщательной дедуктивной аргументации. Ее можно было решить, призвав на помощь рассудок, противопоставив одну сильную эмоцию другой, в равной степени сильной. Это было решение, затрагивающее совесть Кили. Боже! Как он боялся ее решения.
Конгрессмен Паркер позвонил ему в номер, и он чуть не вырвал телефон из стены, торопясь ответить на звонок, думая, что это, возможно, изменившая свое мнение Кили.
— Да! — рявкнул он.
— Сдаюсь, — засмеялся конгрессмен Паркер.
Смущение и разочарование боролись в душе Дакса, и разочарование взяло верх.
— Прошу прощения. Чем могу быть полезен, конгрессмен?