И все-таки она надеялась, страстно надеялась, что муж опомнится, поймет, что совершает ошибку, и счастье еще вернется. Она готова была все простить и ждала покаяния, но напрасно. Тогда, в декабре 1926 года, он пришел просить не прощения, а развода. Он потребовал развода, он был хладнокровен и решителен, как хирург, отсекающий опухоль от больного органа.
Да, Арчи даже и не пытался смягчить удар. Ему было важно, чтобы она уяснила себе: к былому возврата нет, и не надеялась на то, что он передумает. Ушел без оглядки, ни на секунду не замедлив шаг. Действительно, сколько можно. Какая жалость, какая любовь?
Она взъерошила волосы, убирая их со лба, привычный жест в моменты сильного волнения, потом накрутила на палец локон и уставилась в пространство, будто это могло помочь ей определиться с дальнейшим. Следующие двенадцать часов она пребывала в каком-то странном, почти сомнамбулическом состоянии: вроде бы жива, но не совсем. Сердце билось, легкие дышали нормально, а вот мозги… их как-то заедало.
Она придумала один план, если, конечно, подобную эскападу можно считать планом, и начала собирать саквояж, положила несколько платьев, новую ночную сорочку, два шелковых шарфика и две пары туфель. Написала письма, положила на инкрустированный столик в темном холле, где их непременно найдут.
Надев любимую ондатровую шубу, шляпку из велюра и кожаные перчатки, Агата наспех посмотрелась в зеркало, приказав себе забыть про попранную гордость. Не удержавшись, обняла на прощание своего верного пса, схватила саквояж и, не оборачиваясь, покинула уютный, надежный дом и свой привычный мир.
Ночное небо было ясным и черным, словно бы написанное маслом, а все остальное вокруг было матово-акварельным. Морозный воздух холодил щеки, которые, впрочем, тут же заполыхали румянцем от усилия: саквояж оказался довольно увесистым. От учащенного дыхания изо рта беглянки вырывались облачка пара. Гравий под ногами хрустел, будто гренок под лезвием ножа, пока она медленно приближалась к своему авто, тускло поблескивавшему “моррису каули”. К счастью, мотор завелся сразу. Про машины Агате было известно только одно: сидеть самой за рулем – сплошная нервотрепка. “А теперь будь что будет”, – подумала она и, преодолев страх, нажала на педаль газа. Буквально через несколько секунд “моррис каули” растворился в темноте.
Теперь уж никто и никогда не узнает, куда той ночью собиралась ехать Агата Кристи, но весьма вероятно, в Хартмор, который находился в маленькой деревушке под Годалмингом, в семнадцати милях от Саннингдейла. Арчи там, всего в получасе езды от Стайлза, наслаждается обществом Сэма и Мэдж Джеймс… и Нэнси Нил. Даже если она решила устроить очную ставку, то передумала. Наутро, в половине седьмого, ее уже не было в машине, брошенной у мелового карьера в местечке Ньюлендз-Корнер, в шести милях от Годалминга.