Продолжая бубнить, сестра юркнула под стол, шумно повозилась там, как голодная мышь в амбаре, и вернулась на место, сияя улыбкой и рассматривая через лупу какой-то пергаментный листочек:
– Думаю, это было в 1937 году. Не буду приводить тебе доказательства корректности принятого мной решения, так как, узнав мои доводы, любой косно мыслящий историк бросит в меня камень… Но я на сто процентов уверена в своей правоте!
– А дату? Ты можешь назвать мне дату?
Вместо ответа Галина открыла крохотный сиреневый блокнотик с белыми бабочками и что-то старательно в нем написала.
– Вот! – Она положила передо мной выдранную страницу. – Мне доподлинно известно, что в этот день он был у себя и не проводил никаких совещаний. Но я не могу не поинтересоваться, зачем тебе все это нужно.
Мне было приятно, что после заминки с Александром к проявлению сестринского любопытства я успела подготовиться основательно.
– Понимаешь… – Я скромно потупила взор. – У меня есть один друг, специалист по эпохе сталинизма. Он сейчас пишет книгу про репрессии. Это такой художественно-публицистический труд, в котором среди документов и сухих фактов встречаются вкрапления мини-рассказов. Ну и ему для создания одного из таких фрагментов не хватало информации. Вот я решила помочь и обратилась к тебе.
– Понятно, – с легкой грустью произнесла Галя. – А что же он сам ко мне не пришел за консультацией? Постеснялся? Мне было бы так интересно узнать, что он думает о половом вопросе в начальный период сталинского правления.
– Ну, он, знаешь, живет в другом городе. Если приедет в Москву, то я вас обязательно познакомлю, – заверила я сестру и, поговорив еще минут пятнадцать о разных семейных делах, распрощалась и ушла.
По дороге я всячески укоряла себя за то, что не показала ей поддельные документы. Она бы сразу определила, можно с ними соваться в Кремль или лучше выкинуть их прямо здесь – подальше от ежовых рукавиц сталинского наркома. Впрочем, будь что будет! В крайнем случае меня просто не пропустят и я буду вынуждена искать более надежные способы организации исторической встречи.
Немного успокоившись, я совершила бросок на блошиный рынок, где приобрела вполне достойную сумочку предвоенной эпохи. Потом вернулась домой, состряпала ужин, оставила сыну записку, что ушла в гости, и, дрожа от предвкушения великих свершений, стала собираться.
В темпе напялив свое кинематографическое платье, я уложила волосы во вполне приемлемую для 1937 года прическу, выписала пропуск на указанную сестрой дату, впрыгнула в немного великоватые туфли и, взяв в руки сумку с липовыми документами, пошла наверх к Натанычу.