Миледи по-прежнему смотрела недвижным взглядом в окошко, и лицо ее хранило совершенно бесстрастное выражение — если не считать напряженной складки губ, служившей верным признаком сильного душевного волнения. На подъезде к воротам она вдруг резким, почти сердитым движением опустила штору и подняла снова, только когда ворота остались далеко позади.
Миновав деревню Олдсток, мы повернули на север, проехали через Эшби-Сент-Джон и выехали на большак, пролегающий между Истоном и Стамфордом. Мистер Рандольф неоднократно пытался — весело, но безуспешно — вовлечь мать и брата в разговор, но оба всякий раз едва удостаивали его ответом. Уже на выезде из Эшби-Сент-Джон он повернулся ко мне и спросил, знаю ли я что-нибудь о покойном профессоре Слейке.
— Мне известно лишь, что он был хранителем библиотеки, — ответила я, ясно сознавая, что в преобладающей здесь атмосфере мне следует говорить по возможности меньше.
— И выдающимся ученым, по общему мнению, — откликнулся мистер Рандольф, — хотя я, конечно, не разбираюсь в подобных вещах. А знаете ли вы, мисс Горст, что недавно он закончил труд по истории нашего рода, начатый моим дедом?
— Вы говорите о мистере Поле Картерете, полагаю?
При упоминании имени своего отца миледи метнула на меня страшный взгляд, возмущенный и гневный одновременно, но промолчала, а вскоре снова отвернулась прочь и бесстрастно уставилась в окошко.
— Может, Слейк был и неплохим ученым, но в части характера и склада ума он сильно уступал нашему деду.
Эти слова произнес мистер Персей, смотревший на брата с плохо скрываемым неудовольствием.
— Большинство представителей рода человеческого, — продолжал он осуждающим тоном, — бредут по жизни, точно овцы по пастбищу, нимало не интересуясь загадками, ежедневно окружающими их. Такое безразличие служит ко благу народов. Но профессор Слейк был человеком совсем другого сорта, одним из тех несносных чудаков, которые видят тайны и шарады во всем, даже там — и чаще всего там, — где нет ровным счетом ничего таинственного или необъяснимого. Как следствие, они никому не дают жить спокойно.
— Довольно, милый, — мягко промолвила леди Тансор, по-прежнему глядя в окошко. — Не стоит плохо говорить о покойных.
— Но ведь ты сейчас ведешь речь о высоком, благородном любопытстве, не так ли? — возразил мистер Рандольф. — А оно, безусловно, достойно восхищения.
— Только если направлено в правильное русло, — отпарировал его брат. — Для ученого пытливость ума является необходимым качеством; в обыденной жизни, однако, в иных особах подобная любознательность легко вырождается в вульгарное любопытство, превращающее пытливца в обычного докучателя, вечно сующего нос не в свои дела.