И действительно, нельзя было ошибиться, глядя в его рябое лицо с сощуренными рысьими глазами, слыша голос — глухой, негромкий, с отчетливым кавказским акцентом.
А тот продолжал говорить — говорить медленно и веско, делая неожиданные паузы, которые ставили слушателя в тупик и заставляли задуматься над самыми простыми словами, ища в них какой-то новый, особый, какой-то очень глубокий и важный смысл:
— Товарищ Шегаев… хорошо знал… ушедшего от нас… товарища. Даже… очень хорошо. Прошу вас, товарищ Шегаев!
Шегаев растерянно встал. Человек глядел на него с затаенной усмешкой в желтых глазах, и Шегаев понимал, что должен подчиниться, ибо сама мысль о неподчинении выглядела настолько фантастичной, что просто не могла уложиться в мозгу.
Но при этом Шегаев совершенно не представлял, что именно должен сказать.
Вдруг он заметил белый чуб, выглядывавший из гроба. Перевел взгляд на большой портрет, обрамленный кумачом и черными лентами, и увидел лицо Карпия.
— Страшная сволочь был этот Карпий! Страшенная! — весело сказал профессор Красовский, который, оказывается, сидел возле.
Шегаев изумился тому, что профессор тоже знает Карпия. На его взгляд, Красовский вообще мало интересовался окружающим миром. А уж личности вроде Карпия и вовсе не могли найти отражения в его сознании — оно было до отказа забито математикой, необходимой для исчисления истинной формы геоида (тела, каким на самом деле является Земля вопреки мнению большинства, полагающего, что она представляет собой шар). Когда Шегаев, бывший учеником Красовского и, более того, заместителем по кафедре, заходил в кабинет на втором этаже бывшего дома Демидовых в Гороховском переулке, ему временами казалось, что даже на него, человека довольно близкого, профессор смотрит всего лишь как на один из аргументов сложной математической функции.
И вот на тебе — оказывается, он знает Карпия!
— Скажите правду, — посоветовал Красовский, пожав плечами. — Что вам терять?
«Правду! — обрадовался Шегаев. — Конечно же! Просто правду!..»
Воодушевленный этой мыслью, он сделал ватный шаг по направлению к трибуне.
Конечно же — правду! Всю правду!
Он скажет, что делал Карпий с людьми. Как безжалостен был, как бездушен. Скажет, что в нем нет ничего человеческого!..
И вдруг поймал на себе прищуренный рысий взгляд — пронзительный взгляд, прямо-таки рентгеновской силы. И услышал насмешливый голос:
— Нет, товарищ Шегаев!.. Вы, товарищ Шегаев, не можете сказать такую правду! Потому что, товарищ Шегаев, это не правда, а неправда!
Шегаев похолодел, внутренне заметался, хотел крикнуть, что он лучше знает правду! кто как не он знает настоящую правду! — и проснулся.