Не могу я там!
Так разваливается и эта скорлупа стяжателя. Напрасно самому Нагаеву она казалась такой непробиваемой, напрасно он хотел защититься ею от жизни, когда жизнь ударила его самым страшным — изменой. Тут — ядро нагаевской драмы. Деньги— это чтоб не унижаться и не зависеть? А работа, жестокая работа, озверелая, до обмороков работа — это чтоб себя забыть? Чтобы не думать, Семеныч?
Трифонов замечает: «Нагаев пил вино редко… Он не пьянел, не орал песен, не лез в драку, но настроение у него портилось, и он наливался раздражением. Когда Нагаев бывал пьян, ему всегда хотелось спорить».
Не этот ли комплекс неутоленного чувства справедливости так исказил Нагаева, высушил душу, озлобил на людей? Какое лютое самолюбие — просто обнаженные нервы! И какая жалкая надежда: будто деньги вернут ему что-то… будто его виртуозное умение извлекать экскаватором «кубики» оградит его от обид.
…Когда через несколько глав Ю. Трифонов возвращается к Нагаеву, мы находим нашего героя в жалком положении. Начальник читает ему мораль. И он прав, начальник: от ученика Нагаев отказался, профилактический ремонт игнорировал, и вообще, кроме как заработать погуще, ему, Нагаеву, ничего не надо. Начальник кругом прав. И хотя, в соответствии с новыми методами руководства, начальник не забирается на ящик из-под болтов, а сидит с группой рабочих чуть не на ступеньке экскаватора и даже — хитрец — имени Нагаева не называет, а говорит об «одном знатном рабочем», — мы видим, что слова его хлещут Нагаева наотмашь: Нагаев порывается уйти, а начальник ласково задерживает его и продолжает хлестать при всех…
Что ж, в этом есть своя жестокая правда. Начальник — как автор большого романа: у начальника в голове сотни километров трассы и сотни других рабочих. Ему не до тонкостей нагаевской натуры. Стройка — не шутка, Трифонов хорошо понимает это.
Роман завершается грандиозной и драматичной картиной прорыва дамбы, когда в несколько минут судьба стройки сразу оказывается на карте. Вода с катастрофической быстротой размывает кольцо вокруг хранилища, вода уходит в пустыню… Спасти стройку может лишь молниеносное перекрытие русла выше озера. Ночью, поднятые с постелей тревожной вестью, рабочие с лихорадочной быстротой собираются на перекрытие: от них в этот час зависит все.
И тут подает свой голос Нагаев: его, знаете ли, интересует, сколько будут платить за сверхурочную работу, потому как он не обязан… И нам некогда вникать в нагаевские мотивы в этот авральный час: время утекает! И мы вместе с рабочими, вместе с молодым журналистом Корышевым, вместе с автором кричим Нагаеву: «Зараза, кусошник паразитский!.. Беги отсюда… шкурник!»