"Мы подарим вашему сыну жизнь, — вернул его в сорок первый все тот же уверенный, не привыкший встречать возражений голос. — Больше того, мы и пальцем не тронем вас, это слово Гитлера. Живите себе где-нибудь за Уралом, на той территории, которую мы вам с признательностью оставим, и делайте там, что хотите. В конце концов создайте даже республику, соседку великой новой Германии, возглавьте ее и не знайте забот в ней ни с партией, Сталин, ни с армией, ни с дипломатией, ни с пятилетками. В России у вас не умеют жить просто, сегодняшним днем, всегда создают себе трудности и проблемы. Послушайте нас — и вы получите сына, жизнь и покой на старости лет. Условие наше одно: сдайте Москву. Сдайте Москву!"
Сталин был бледен. Что он сказал, этот черный пришелец, что он сейчас сказал, чего от него потребовал? Разве не ясно, что сдать им столицу — значит, сдать Родину, сдать Советский Союз, весь народ, который в него лишь сегодня и верит, предать свое прошлое, свою борьбу и всю свою жизнь. Свою — повторил он мысленно — свою жизнь. А как же — жизнь Якова, его сына, терпящего унижения, пытки и издевательства, медленное и страшное умерщвление?! Он физически ощутил на себе муки сына, и фашист профессионально почувствовал его состояние:
"Я понимаю вас, выбор сложен. Но в то же время и прост, в нем всего два пути — это жизнь и смерть. Человеку свойственно выбирать жизнь, это естественно и нормально. Родина же, народ, память потомков — только абстракции. Конкретны опять же лишь жизнь и смерть, и ладно бы наши с вами — мы уже много прожили, но ведь у нас есть дети, им еще жить и жить. Не лишайте сына этого права! Иначе, верьте, его ждет такое, что вам до кончины не отмолить своего греха. Да что об этом молчать: мы уничтожим его по частям на ваших глазах, а уж потом заодно и вас. Вы в самом деле хотите этого? Сдайте Москву!"
Сатрап говорил то громко, то вкрадчиво, зная, что по-иному Москву не взять — на пороге зимы они поняли это уже реально, а все дальнейшее выглядело еще ужаснее. Трудно гадать, настолько ли был бы велик их страх, знай они все о нехватке у Сталина войск и оружия, сумей заглянуть в его душу, исполненную сомнений, бессонных поисков выхода, готовности уповать едва ли уже не на чудо Божье... Но ведь к Богу же, а не к дьяволу, был обращен взор вождя, не к тому лукавому искусителю, чей посланец стоял теперь перед ним! Тем же провидческим взглядом, уже застилаемым поволокой слез, он опять через годы видел своего сына, распятого на колючей проволоке лагерного забора и прошитого насквозь кровавыми строчками автоматных очередей... А вот он — живой, молодой, неубитый — идет навстречу отцу по зеленой майской земле... Но чья она, эта земля под его ногами? Кто и на чьих костях взрастил и так аккуратно подстриг эту сочную и веселую травку? Есть ли у него Родина, у его спасенного сына, и что он думает о цене, которую заплатил за это отец, и что он думает о таком отце?