Мы горячо аплодировали каждому выступлению мастеров искусств. Удивительное явление. Час отдыха будто прибавил нам энергии и сил. Всем нам нравились новые фронтовые песни, стихи, которые привезли артисты.
После концерта в столовой исполнялись сольные номера, звучали песни. Мы подпевали, как могли. Потом Степан Павлович сказал:
— Подождите, товарищи. У нас есть и свои певцы. Послушаем?
— С удовольствием! — зааплодировали гости. — Просим фронтовых коллег.
Пели мы с воодушевлением и очень даже, по-моему, неплохо.
Уже несколько недель стоит нелетная погода, и синоптики не обещают скорого улучшения. Отдыхаем, а по правде сказать — скучаем.
Как-то меня вызвал командир полка и говорит:
— На фронте сейчас затишье, и есть возможность, если вы не против, съездить в кратковременный отпуск. Говорите — куда и получайте проездные документы.
— Конечно, не имею возражений, товарищ подполковник… — обрадовался я.
— Тогда завтра вперед, на восток.
И вот я снова в Москве. На улицах уже почти нет укреплений, завалов, мешков с песком. Исчезли «ежи» и железобетонные надолбы. В городе, как всегда, строгий, деловой ритм жизни. Гитлеровцы уже не мечтали о захвате нашей столицы, но могли нанести удар с воздуха, поэтому везде дежурили зенитные подразделения, стояли орудия и аэростаты заграждения, высоко в небе кружили истребители, по ночам по-прежнему соблюдалась светомаскировка. Отряды ПВО и дружинники четко несли свою службу.
С волнением подхожу к Шмидтовскому проезду, здесь живет моя знакомая Таня. Вот и нужный дом. Нажимаю на кнопку звонка. Дверь открывает Татьяна. Они с матерью приняли меня как родного. Однако задержаться в Москве надолго я не мог: спешил в родное село Нехайки.
Поезд останавливается на станции Кононовка. Выхожу из вагона, оглядываюсь вокруг: от вокзала осталось лишь название, все разрушено гитлеровцами, сожжено. Небольшой сарайчик служит теперь пристанищем для пассажиров и железнодорожников.
Поодаль обнаруживаю подводу.
— Куда направляетесь? — спрашиваю ездового — пожилого колхозника в изношенной армейской шинели.
— В Шрамковку. А вам куда?
— В Нехайки…
Ездовой глубоко затягивается дымом самокрутки:
— Садитесь, подвезу к заводу, а там уж как-то доберетесь…
В пути расспрашиваю, как живется.
— Отстраиваемся. Завод уже работает. Вы, наверное, в курсе, что это значит для здешних. Люди перебиваются с хлеба на воду. Хозяйство ведь гитлеряками разграблено…
Директор Шрамковского сахарного завода Сергей Данилович Мирошниченко радушно встретил фронтовика. В одном из цехов, которые он мне показал, к нам подошла пожилая женщина: