«Но ты-то не служишь», – хотела сказать Лина, но прикусила язык: уж больно он был мрачен.
– У меня прабабушка была старорежимная, – успокоила она Влада. – Старая большевичка. И тоже дворянского рода, правда, она им не кичилась.
Ой, кажется, зря она так сказала… Словно намекнула, что Влад кичится. К счастью, его мысли были заняты другим.
– Мой дед еще и ярый антизападник. В советское время статьи в «Правде» писал, почему наших фигуристов заставляют рок-н-ролл танцевать и по телевизору это показывают.
– Понятно.
И, как шпионка Мата Хари,
К нам аэробика вползла, —
процитировала Лина.
Влад кивнул с важным видом, хотя даже не знал, что это стихи Евтушенко.
– Моя прабабушка была точно такая же, – с улыбкой добавила Лина. – Из-за французской булочной со мной воевала, из-за бразильской курицы… Может, она и с дедом твоим была знакома, она же в «Правде» работала.
Ее прабабушка была совсем не такая, в чем ей вскоре предстояло убедиться.
Лина по наивности думала, что они едут на дачу. Но оказалось, что это не дача, а целый дом, помпезный и безвкусный дворец с колоннами, увенчанными фронтоном в стиле сталинского ампира.
– Я думала, это музей, – пошутила Лина, когда они подъехали.
– У деда старомодный вкус, – ответил Влад. – Я тоже не в восторге, но что поделаешь? Старость нужно уважать.
– Да, конечно.
Лина напомнила себе, что сама живет в сталинской высотке. Правда, не по своему выбору, но кто она такая, чтоб осуждать?
Но ей и внутри не понравилось. Это точно был музей. «Музей-усадьба первого секретаря обкома», – сострила она уже мысленно. А больше всего ей не понравились обитатели музея-усадьбы. Отец Влада был человеком шумным, говорливым и, как ей показалось, неумным. Он и дома держался как депутат на трибуне, жестикулировал и болтал беспрерывно, словно стремясь заглушить какую-то внутреннюю пустоту.
Мать Влада помимо «здравствуйте-садитесь-угощайтесь» не проронила ни слова. Оба они – и отец, и мать – были хороши собой, но это была красота манекенов. Главным человеком в доме оказался дед. Его все слушались беспрекословно, никто не сел за стол, пока он не сел, никто не начал есть, пока он не начал. Для полноты патриархальной картины не хватало только молитвы в благодарность о хлебе насущном, но молитвы не было.
Некоторое время площадку за столом держал депутат, но по мановению руки своего отца умолк, и в разговор вступил сам хозяин дома.
Он был уже очень стар. Не так, как прабабушка Виктория, но все-таки ему было, наверное, уже за восемьдесят. Тоже череп, обтянутый пергаментной кожей, но больше он ничем не напоминал Викторию и показался Лине неприятным, даже страшным. Глаза, полуприкрытые веками, как у рептилии. Проваленный шамкающий рот. Неужели он при таких деньгах не может обзавестись нормальным протезом?