Подошел к ним, когда Антоний рассказывал грубую лагерную шутку, а Клеопатра хохотала, закинув назад голову.
— Повтори, — раскрасневшись, сказала царица, — кстати послушает наш император…
Антоний рассказывал остроумно, со смехом, и борода его прыгала, а зубы сверкали. Непристойные названия вызывали хохот царицы.
Цезарь нахмурился, но Клеопатра, взяв его за руку, спросила:
— Угадай, император, кто бывает неистовее в любви — толстяк или худощавый?
Цезарь не успел ответить, — говорил Антоний:
— Конечно, толстяк; разве жир не вызывает жара в крови, способствуя любви? Взгляните на меня, царь и царица!..
Цезарь покраснел от удовольствия.
— Друг, — сказал он, сжимая ему руку, — хотя ты и величаешь меня царем, остерегайся ярости врагов…
— Врагов? — вскричал Антоний. — Помпеянцев или… Но нет! Парфянская война откроет тебе путь к могуществу и еще большей славе!..
Цезарь шел в глубокой задумчивости по дорожке сада.
— О чем задумался наш господин и владыка? — услышал он греческую речь и, подняв голову, остановился: перед ним была Эрато, а позади нее стоял, низко кланяясь, Оппий.
— Эрато? — спросил Цезарь, любуясь гречанкой и покровительственно похлопывая ее по щеке. — Хороша, очень хороша! У тебя, Оппий, больший вкус, чем я думал…
— Прикажешь, господин…
Мгновение император смотрел на гречанку, на ее толстые бедра, просвечивавшие сквозь прозрачную ткань, потом взгляд скользнул по ее лицу:
— Благодарю, друзья… Нет, вы созданы друг для друга…
Он снял с руки золотой перстень с гиацинтом и надел Эрато на палец.
Гречанка поцеловала ему руку:
— Верная твоя рабыня всегда к твоим услугам.
— Хорошо, друзья, — рассеянно выговорил он, подавляя вздох, — еще раз благодарю вас за пиршество и проявленную заботливость…
Отвернувшись, он быстро зашагал к дому, где толпились его сторонники и откуда доносился веселый хохот Долабеллы.
Желая назначить Долабеллу перед отъездом своим в Парфню консулом-суффектом, Цезарь объявил об этом в январские календы на заседании сената, но натолкнулся на яростное возмущение отцов государства во главе с Антонием, который ненавидел Долабеллу.
— Как, — кричали с негодованием сенаторы, — чтобы вождь плебеев стал главой республики? Не допустим!
— Он опять будет возбуждать народ против власти, и опять прольется кровь на форуме!
Встав, Антоний поднял руку.
— Император, — громко сказал он, — я предан тебе и готов на все ради тебя, твоей славы и могущества, — ты это знаешь. Но я не могу допустить, ради блага отечества, чтобы легкомысленный муж играл судьбами родины. И я, как авгур, воспрепятствую собраться комициям для утверждения в должности врага порядка и спокойствия…