Из зала выпорхнула очаровательная Имен:
— Ах, чудные, чудные звуки!
За ней товарищ Нил, волосы буквально дыбом:
— Скандал! Позор!
Красильников в упор ему, — отчеканивая:
— Не скандал, а русский гимн, — и, развевая бороду, весь, как красное солнышко, устремился в зал.
Нил накинулся на Волкова:
— Вы должны понять, это идейный провал!..
Волков (это управляющему-то министерством):
— Пошел ты к черту, чернильный карандаш!
Товарищ Нил, бормоча что-то о провале революции, отряхнул прах с ног, скрылся. Волков, кивнув дежурному казаку на спину товарища Нила:
— Запомнил этого?
— Так точно.
— Загни палец.
— Слушаю.
Затем из зала появились смеющийся Жанен, нахмуренный Уорд и адмирал с блуждающей усмешкой.
Жанен:
— Я кончил русскую Академию Генерального штаба, я знаю Россию: русские всегда были парадоксальны.
Уорд:
— Генерал, я — демократ. Я не могу улыбаться этому «Боже, царя храни»...
Колчак, опустив глаза:
— Полковник, в России больше нет монархистов.
В дверях стоял Авксентьев, лицо бледно и решительно, под мышкой набитый портфель.
— Господин военный министр, — резко сказал он, — как вам это нравится? (с упором на «это»).
Колчак не спеша повернулся:
— У нас есть армия, но нет своего гимна.
— «Марсельеза»! — крикнул Авксентьев и, ни на кого больше не глядя, побежал через вестибюль в банкетный зал. За ним другой член директории — Зензинов. Адмирал улыбнулся. Жанен улыбнулся, всегда каменный Уорд тоже улыбнулся. В разговор вступило четвертое лицо, весьма живописное по внешности, так сказать, становая жила омского купечества, Савватий Миронович Холодных, — весь плотно сбитый, на расставленных коротких ногах, курчавый, как цыган, с налитыми щеками и смоляной от уха до уха бородой (яркий галстук и шикарный, какого-то голубого цвета, костюмчик из Токио), он поклонился по старинке, положивши мясистую ладонь на сердце (адмирал сейчас же его представил), и деликатным тенорком в сторону Жанена:
— Вот, господа иностранные генералы, в какую беду матушка-то Россия попала... Беги без оглядки... (Любовно задержав руку Жанена и нагло упершись в него немигающими черными глазами.) Матушка наша Россия — золотое дно, да народ — вор, напужать его надо покрепше. Вы уж нам подсобите, господа иностранные генералы.
Жанен с легким поклоном:
— Франция не останется равнодушной к судьбам русской промышленности.
— За это мерси. А что, извините, затрудню еще, в Париже слыхать насчет движения капитала? Беда наша, денег нет.
Жанен отвернулся. Подошел министр финансов Михайлов. Жанен с любопытством глядел на его красные, почему-то всегда грязные руки, прижимающие к животу портфель. Михайлов заговорил о предстоящей в ближайшие дни выставке золотого запаса, как известно, вывезенного чехословаками из Казани. Этим золотом козыряли во всех речах. Теперь, по мысли Михайлова, предполагалось показать со всей пышностью эти сокровища, чтобы решительно ударить по нервам союзников. Уорд был чрезвычайно заинтересован выставкой, они с Михайловым отошли к окну.