Она умолкла и внимательно посмотрела на него, уже жалея, что в минуту слабости открыла эту жестокую и унизительную тайну ребенку, достаточно взрослому, чтобы страдать, но еще не доросшему до умения правильно оценивать события. Но Доминик смотрел на нее не как мальчик, а как мужчина, пусть совсем юный, но в этот миг, несомненно, превосходивший ее мудростью. Он крепко держал ее руки, а глаза Доминика не давали ей отвести взгляд.
— О Господи! — в изнеможении молвила она. — Я негодяйка, потому что втягиваю тебя в это дело.
— Нет, Китти, ты правильно поступила, ей-богу, правильно. Я тебе докажу. Больше ничего не было? Ты уверена, что это всё? Ты его толкнула, он упал с лестницы и потерял сознание?
— Разве этого недостаточно? Ведь его нашли уже мертвым.
— Да, мертвым. Но ты его не убивала. — Он знал, что сейчас сделает, и это было ужасно. Это почти перевешивало ощущение радости от сознания ее невиновности, от того, что он может протянуть Китти ее собственный образ и показать, насколько он непорочен. Никогда прежде, даже в далеком шумном детстве, Доминик не болтал о том, что слышал от отца, но теперь он решился, и пути назад уже не было.
— Китти, послушай. В газетах писали, что Армиджер умер от травмы головы. Больше ничего. И вовсе он не упал с лестницы. Я знаю об этом от отца. Не говори никому, что я тебе сообщил. Когда Армиджер лежал без чувств, кто-то взял бутылку шампанского и умышленно размозжил ему голову, нанеся девять ударов. Эти удары прекратились, лишь когда разбилась бутылка. И это была не ты, верно?
Китти уставилась на него. В глазах ее ужас боролся с недоверием.
— Нет… нет, не я, я не могла, не могла… — прошептала она.
— Я знаю, что не могла. Конечно, ты не могла. Но кто-то это сделал. А ты, Китти, не убивала его. Ты ничего такого не делала, только оттолкнула его и случайно оглушила. Потом кто-то вошел и забил его до смерти. Вот видишь, тебе вовсе не обязательно что-то им рассказывать. Ты ведь не будешь, верно? Эта история с перчатками — ерунда, Лесли они не тронут, вот увидишь. Повремени хотя бы, пока все выяснится.
Она не слышала и половины его речи. Будто впотьмах, Китти ощупью тянулась за тонкой ниточкой, предложенной им и ведущей назад, к свободе. Заметив, что ее лицо окрасилось теплым румянцем, а глаза загорелись надеждой, Доминик преисполнился неведомым ему дотоле горделивым смирением.
— Ты серьезно? Ты не утешаешь меня волшебными сказками? Нет, ты бы не мог! О, Доминик, неужели я и впрямь не убийца? Ты не представляешь, как мне было скверно вчера утром, когда я узнала, что он умер.