Черная, огненная буря. Кровавые сполохи пульсирующего света... Гул пожара перекрывал звуки выстрелов и разрывов, в горящих домах что-то рушилось, скрежетало, трещало, оттуда пыхали звездно-черные каскады и факелы дыма и искр. Жирный удушливый дым светился багровым огнем, зарево шевелилось, словно дышало. И улица, перекрытая дымом и пламенем, окаймленная почерневшими деревьями, казалась сумеречной, замогильной. Из огня и мрака порой доносились душераздирающие крики людей. Безысходные, отчаянные.
Прошло много лет, а я и сейчас иногда — ночами — вдруг, кажется, слышу эти вибрирующие ужасом вопли.
* * *
— Смотрите, товарищ гвардии подполковник! Гляньте вон туда!
Немного опускаю бинокль и сразу вижу в мутно-грязных сумерках пожарища две черные человеческие фигурки. Они вываливаются, словно из преисподней. Сквозь клубы гари бегут они, странно подпрыгивая и рукавами стараясь прикрыть лица.
Тотчас же от противника полоснула длинная пулеметная очередь, но бегущие не обращают внимания даже на пули, высекающие из мостовой разноцветные искры. Люди бегут и кричат, как будто за ними гонится сама смерть. Да так и есть в самом деле. Можно уже разобрать: «Хи-иль- фе! Ки-индер! Хильфе-е! Витте! Хи-и-льфе!..»
— Убьют ведь их, сволочи! — Николашин высунулся из люка и замахал руками.
Тут же возле него в броню ударило несколько пуль... Рикошетируя, пули заверещали «жз-иуу! дж-рррр-зззз!»
— Сержант, не подставляй голову. Это немцы.
Немцы были в гражданском, и, как ни странно, в них пока не попала ни одна пуля. Крики стали разборчивее:
— Хиль-фе-е! Хильфе, киндер! Киндер!
Немцы явно просили помощи. Они кричали о детях.
— Не, не добегут. Пулеметчик их все одно срежет. — Николашин притронулся к моему рукаву. — Может, поможем, а, товарищ гвардии...
Я приказал наводчику старшине Быватову ударить осколочным снарядом по пулеметной точке противника. Скорректировал прицел, глядя из открытого люка.
Ухнула пушка, лязгнула выброшенная гильза. Башня заполнилась пороховым дымом: второпях я забыл включить вентилятор. Пулемет на некоторое время захлебнулся. А когда я снова выглянул через люк, люди были возле танка: двое стариков немцев стояли на коленях, сложив руки, как при молитве. Глаза их были налиты ужасом.
— Что вам надо? Что случилось? Немцы разом подняли руки вверх.
— Герр командант! Гитлер капут! Гитлер капут!
— Это мы знаем. Говорите по очереди. И опустите руки.
— Я буду разговаривать. Я! — на ломаном русском языке заговорил старший из них, лет семидесяти.
Это, как выяснилось, хозяин аптеки, располагавшейся в первом этаже горящего дома. Он был в прошлую войну в русском плену, там научился объясняться по-русски. Второй немец несколько моложе, в прошлом вахмистр шутцполиции, теперь старший в бомбоубежище, что находится под пылающим зданием. Старики были страшно взволнованы. В бомбоубежище, говорили они, находится больше трехсот человек: женщины, дети и старики. Все выходы из подвала после бомбежки завалены, дом горит, выбраться невозможно, и в этом же самом подвале еще разместилось подразделение СС из «Лейбштандарта Адольф Гитлер», обороняющее этот участок. К командиру этого подразделения делегация стариков обратилась с просьбой разрешить и помочь им уйти из горящего дома. Однако эсэсовский командир арестовал делегацию, на глазах у всех расстрелял ее «за пораженческие настроения» и приказал под страхом смерти никому не уходить из бомбоубежища.