Он не сонный. Он просто устал. Это не одно и то же. Устал оттого, что не спал всю ночь. Устал от больничного запаха. От красного мигания сирены. Но он не ложится.
Опять. Этот странный звук на улице. Похоже на флейту. Четыре тона. Диссонанс. Он никогда не узнает, откуда этот звук, откуда эти постоянные четыре тона. Может, это тяжелые решетчатые ворота плачут на своих петлях. Кто знает? Он смотрит. Но не видит. И остаток того сна, с ощущением которого он проснулся ночью, когда спал последний раз, крутится в его голове. Я был в музее с маленьким ребенком. Мы вместе взобрались на лестницу. На очень высокую лестницу. Ребенок потянулся за предметом, стоявшим на карнизе. Маленькая уточка, как у индейцев майя. И эта уточка, словно при замедленной съемке, словно бы воздух сопротивлялся, начала медленно-медленно падать. Во сне я знал, что высота — метров двенадцать. Лестница покачнулась, и он проснулся в холодном поту. В детстве бабушка всегда толкала его, если он задумывался. Нельзя сидеть и смотреть в никуда. Но это — большое наслаждение. И одно из преимуществ взрослых. Самые ужасные сны — те, в которых он выпадает из окна. Это самое ужасное. Иногда он выливает стакан воды из окна ванной в попытке отучить свои коленки трястись в те секунды, которые проходят до момента, когда вода достигает асфальта. Но каждый раз ему страшно. Он, должно быть, долго стоит. Ведь утренний ритуал Манон очень неспешный.
На улице холодно? — кричит она.
Не знаю, отвечает он через дверь. Он не обращает внимания на такие вещи.
Она захлопывает входную дверь. Из его комнаты слышны двери лифта. Но, как это обычно бывает, ты слышишь звуки, к которым привык, только если вслушиваешься. Так же обстоит дело и с дверью подъезда. Ее он может услышать, только если захочет.
Конечно, кому-то больше повезло с происхождением. Когда Манон выходит на улицу с Сартром, она производит впечатление необыкновенно элегантной и холодной женщины. Хорошо постриженные, до плеч, пепельные волосы. Ее наряд может быть серо-синим, лавандовым или бежевым. Даже, несмотря на то, что на ней слаксы, она всегда немного лениво ставит одну ногу перед другой наподобие грациозного животного. Шаг за шагом. Как будто большая честь быть асфальтом под ее туфлями Prada или Balmain тридцать восьмого с половиной размера. Она высокая. Стройная. У нее есть стиль и нет детей, чтобы испортить талию или грудь. Нет детей, чтобы подсчитать, оценить или угадать ее возраст. Манон равнодушная. Назвать ее холодной было бы преувеличением. Сартр косоглазый. Она купила его однажды в пятницу днем на набережной Межисри, именно потому что он был похож на Сартра. На самом деле она не хотела бассет-хаунда. Она искала пуделя. Или же она просто заходила в зоомагазины вдоль набережной, чтобы ощутить колющее недомогание в сердце, называемое сочувствием? Когда она была маленькой, ее родители держали собаку, потому что ни братьев, ни сестер у нее не было. Как будто это что-то объясняло. У нас же нет детей! — сказала она Зефиру, кода он вернулся из клиники и был встречен лающим косоглазым щенком породы бассет-хаунд. Поскольку у нас нет детей, я считаю, что у нас должна быть собака. Как будто это что-то объясняло. Кроме того, собака подчеркивает красоту своей хозяйки. Не потому ли она ее купила? Кто знает?