— Оратор удручен, — прервал его Агриппа, — бесполезность умерщвления Цезаря очевидна.
Это было верно. Так называемая «казнь Цезаря всем Римом» оказалась простым убийством. Вместо спокойствия надвигалась новая гражданская война: Антоний объединял ветеранов, возбуждая их слухами о посягательствах сената на решения Цезаря. Он говорил, что аристократы желают отнять у ветеранов милости, дарованные Цезарем, а уступить — значит лишиться всего; единственная мера против посягательств сената — это отпор ему, борьба на смерть. В доказательство правильности своих слов Антоний занялся основанием новой колонии в Кизилике. Однако ветеранам этого было мало: раздраженные неустойчивым положением в республике, они обвиняли Антония в бездеятельности. «Почему не мстишь за Цезаря? — кричали они. — Что медлишь? Скажи слово, и наши мечи дружно заработают по головам и спинам врагов».
— Что нам заботы и горести Цицерона? — пожал плечами Октавий.
Агриппа сказал вполголоса:
— Я беседовал с Аттиком. Он говорит, что оратор решил, который уже раз, уехать в Грецию: «Старость делает меня угрюмым. Все опротивело. К счастью, жизнь моя кончена». Аттик советовал, чтобы он для спасения республики заставил сенат ввести военное положение.
Слушая Агриппу, Октавий думал. Рим был во власти ветеранов и плебса. После бегства заговорщиков аристократы рассеялись. На кого опереться? На Антония? Но Антоний заискивал перед ветеранами и плебеями — людьми, которых Октавий не любил. Однако выбора не было: ветераны и плебеи — сила, при помощи которой можно добиться власти. И Октавий решил: «Нужно стремиться, чтоб сила работала на меня. Плебс ожидает денег, обещанных Цезарем, а так как я — сын диктатора, то народ примет меня с радостью, если я объявлю, что эти сестерции сын выдает за отца».
Размышления его были прерваны оживленным смехом и говором друзей, входивших в таблинум.
— Не помешали тебе, Цезарь? — спросил Квинт Сальвидиен Руф. — Мы были на форуме и беседовали с народом. Почва для твоего выступления подготовлена.
— Хорошо, — сказал Октавий таким голосом, точно это известие имело для него второстепенное значение.
— Я намекнул, что каждый плебей получит обещанные Цезарем триста сестерциев, и эти деньги будут выплачены, как только ты получишь наследство…
— Хорошо.
— Мы виделись с обоими Антониями — претором Гаем и народным трибуном Люцием. Они не будут тебе препятствовать…
— Хорошо.
Лаконические ответы Октавия раздражали Агриппу больше, чем Руфа. Но Агриппа был осторожен. Боясь рассердить молодого полководца, он терпеливо привыкал к его характеру, — привыкал несколько лет и не мог привыкнуть; каждый раз, когда он замечал несправедливость Октавия, его охватывало возмущение. Однако он переносил все безропотно, надеясь на блага будущего. Но не таков был Сальвидиен Руф. Менее хитрый, более прямой, он нередко любил откровенно высказать свое мнение, невзирая на дурное настроение начальника. Так случилось и теперь.