Друзья умоляли его остаться во главе республики, рисовали картины восстаний и упадка сената.
— Пока ты стоишь у власти, — говорил Катилина, — спокойствие обеспечено, но если ты отречешься — Рим погибнет, и мы с ним. Не лучше ли тебе отдохнуть, а потом вернуться к государственным делам? Разве тебе, Эпафролиту, не помогают боги?
Лукулл поддержал Катилину.
— Все мы за тобой, как за каменной стеной, — сказал он, дружески сжимая руку Суллы, — а благо республики требует жертв…
Даже Марк Красс, которого как будто мало могло занимать решение диктатора (его голова была занята различными способами обогащения и темными торгашескими делами), присоединился к просьбам друзей:
— Умоляю тебя, всесильный и премудрый любимец богов, не покидай кормила римского корабля!
Но Сулла был непреклонен.
— Друзья мои, я устал, у меня есть другие дела, но издали я буду наблюдать за государством и в нужную минуту приду на помощь.
Он надел пурпурную тогу и позвал ликторов: двадцать четыре человека, все в тогах, с фасциями на левом плече, гордо выступали перед диктатором.
Шел, окруженный друзьями. Народ расступался: мужи, останавливаясь, снимали шапки, женщины и дети кланялись, всадники сходили с лошадей, обнажали головы.
Сулла, улыбаясь, приветствовал народ. Он видел плебеев, сворачивавших при виде его в улички, видел их хмурые лица и продолжал улыбаться, точно ничего не замечая.
Форум встретил его шумными возгласами. В этот день собирались комиции, чтобы переизбрать консулов. Народу было так много, что казалось, пробраться было невозможно. Сулла взошел на ростру. Ликторы стояли тут же, охраняя диктатора.
— Римляне! — громко сказал он, и форум мгновенно затих. — Я пришел объявить вам, что отказываюсь от диктатуры, отрекаюсь от власти и готов отдать отчет в своих действиях…
Ошеломленный народ молчал.
— Ликторы, — продолжал Сулла, — вы свободны! И вы, корнелии, тоже, ибо человека, удалившегося к частной жизни, не принято охранять или воздавать ему почести.
Он сошел с ростры и стал прохаживаться с друзьями среди остолбеневшего народа.
Добровольное отречение было неслыханным делом.
В этот день весь город волновался. Нобили спрашивали друг друга: счастье это или несчастье для Рима? Плебеи и рабы уверены были, что это начало освобождения, начало борьбы, забывая, что сенат состоял из сулланцев и ставленников диктатора, что двести пятьдесят тысяч ветеранов императора находились в Италии на землях проскриптов, а десять тысяч корнелиев готовы были пожертвовать жизнью за своего господина. Однако слова Суллы, даже теперь, после отречения, было бы достаточно, чтобы поднять всю Италию.