— Я пришла. Что прикажет господин?
Он пропустил ее в опустевшую библиотеку, загроможденную свитками редкостных папирусов и пергаментов, задернул завесу.
— Миртион! — прошептал он, протягивая к ней руки. Певица опустилась на колени, взяла обе руки господина, прижала их к своей груди.
— Я отпускаю тебя на волю, — медленно говорил Сулла, — и дарю тебе сто тысяч сестерциев. Будь счастлива. Спой же мне на прощанье песню Сейкила…
На другой день Хризогон сообщил ему, что Граний, квестор Путеол, ожидая смерти Суллы, не вносит в казначейство денег, пожертвованных всадниками на возобновление Капитолия. Сулла рассвирепел и приказал рабам схватить Грания и привести в свой дом.
Сначала он бил его по щекам, потом, свалив ударом кулака на пол, приказал задушить. Он смотрел, как рабы вцепились Гранию в горло, слышал хрип, видел посиневшее лицо и выкатившиеся глаза и кричал в бешенстве:
— Не жалейте вредного пса!
Подбежав к жертве, он топтал ее, не замечая, что задевает рабов. И вдруг, побелев, упал на руки Хризогона и Эпикада, — кровь хлынула горлом.
Его отнесли в кубикулюм и привели в чувство. Прибежали Валерия, сын и дочь.
Жена смотрела на бледное лицо мужа и думала, что вот лежит человек, гроза Италии и провинций, сильный, непобедимый, и его побеждает недуг.
Привстал на ложе:
— Собрать друзей, кифаристок и танцовщицу, позвать Хризогона!
И не успел вольноотпущенник появиться на пороге, как Сулла сказал:
— Будем петь и веселиться. Вели перенести меня в атриум.
Звенели систры, пели кифары, заливались цитры, гремели кроталлы, кимвалы, и нагие танцовщицы медленно плыли, как видения, к ложу Суллы, а он равнодушно смотрел на смуглые гибкие тела и слушал пение Миртион.
Казалось, девушка вложила в песню всю свою душу; припев грустно звенел, все были растроганы, а Сулла не спускал глаз с продолговатого лица гречанки, с ее полных красных губ. И когда звуки затихли, он приказал перенести себя в кубикулюм и позвать певицу.
— Что еще прикажет господин? — выговорила она дрожащими губами.
Ей было жаль этого человека: он любил ее, отпустил на волю, подарил много денег, и она испытывала к нему чувство привязанности и благодарности.
А он гладил ее волосы, щеки и говорил:
— Я хочу вобрать в себя твою красоту, твою душу, твое сердце… Я хочу унести с собой в могилу формы твоего юного тела… О Миртион! Разденься…
Девушка расстегнула застежку, сбросила дорический хитон и осталась в ионическом. Мгновение она как будто колебалась. И вдруг поспешной рукой сорвала с себя одежду и предстала перед Суллой, белея строгой девственной наготою.