— Стой! — слышала она за собой его прерывистое дыхание. — Куда? От мужа?! Стой, потаскуха! Пусть растерзают тебя Фурии! Пусть преградят путь злые духи!
Робость овладела ею. Темнота пугала, — всюду мерещились духи. Вот они хватают ее за тунику, царапают лицо… Нет, это ветви, колючки терновника…
— О боги, сжальтесь, спасите!
Тукция замедлила шаг, — теперь она спускалась в долину. Там был Марий, он защитит ее, не даст в обиду. И вдруг тяжелый удар обрушился ей на голову, и она полетела в темноту, как в черную бездну.
Очнувшись, долго не понимала, где находится.
Она лежала в хлеве на куче навоза, связанная по рукам и ногам, а рядом часто дышала лошадь, пыхтела, жуя жвачку, корова, в углу ворочались овцы.
Тусклое раннее утро просачивалось сквозь щели неплотно сбитых досок. Послышались женские голоса. Дверь распахнулась, и в хлев ворвалась полоса рассвета.
Вошла рабыня и, не глядя на Тукцию, стала выгонять корову и овец; потом захлопнула дверь, и в хлеве залегла тишина, изредка нарушаемая ржанием лошади.
Скоро запахло дымом и вкусной похлебкой. Тукция подумала, что она голодна, не ела и не пила со вчерашнего дня, но эта мысль была мимолетна; ее сменила новая: «Что меня ждет?» И она принялась молиться Венере, умоляя богиню сжалиться над се молодостью, спасти от смерти.
Солнце уже поднялось над Цереатами, долина дымилась косматыми клочьями тумана.
Дверь полуоткрылась. Заглянул Виллий, шепнул:
— Сейчас тебя будут судить… Эх, ты, неосторожная! Не сумела обмануть мужа!
В голосе его слышались сожаление и насмешка. Не дожидаясь ответа, он поспешно удалился — трава зашумела под его ногами и затихла.
За Тукцией пришли женщины. Они осыпали ее оскорблениями, плевали ей в лицо и, развязав ноги, повели к дому, но внутрь не пустили.
— Пусть не войдет прелюбодейка к ларам! — скрипнула Фульциния.
— Пусть не осквернит блудница своим присутствием семейного очага, — сказала вдова Тита.
А дочь ее, рванув Тукцию за тунику, заставила сесть на скамью, поставленную среди двора.
Тукция сидела не шевелясь, в каком-то отупении. Все казалось ей тяжелым сном, и она молилась в душе Венере: «Ты, толкнувшая меня на сладкий грех, смягчи мою участь, богиня!..»
Из домов выходили члены семьи. Она увидела Тициния с перекошенным от злобы лицом, встревоженного Мульвия и поняла, что он жалеет ее так же, как Виллий, который растерянно стоит, растирая в ладонях виноградные листья, и не замечает этого.
Выступил Марий:
— Тукция, муж тебя обвиняет. Ты дважды виновата: лежала не с мужем и отдалась врагу…
Она вспомнила слова Тициния: «Оптимат — враг плебея» — и низко опустила голову.