Мир рвется. Кусками. И это чувствуешь сильнее всего, когда приходится прощаться. Но есть понятие «хочу», а есть — «должен». А где-то в разрыве между этими двумя словами твой безмолвный крик.
Все уходят. Своя дорога
Им, конечно, дороже всего.
Поглядят с моего порога
Да помилуют. Вот и все.
Приголубят опять не меня же.
Посмеются и скажут: «Прощай!»
И как дура стою я на страже
Глупой фразы своей: «Приезжай!»
Возвращаться — плохая примета.
Знала бы — побежала вослед.
Но ушли, и письмо без ответа:
Адрес — вечность, а индекса — нет.
Говорят — все вернется. Да все ли?
Нет, не все. Только те, кто нужней —
Не вернутся. И шепчут ели
Мне баллады своих королей.
И опять, провожая в дорогу,
Одинокой фигурой замру:
Знаю я, что протопчут к порогу
Лишь одну, от меня, тропу.
Когда поворотный механизм, натужно скрипя барабаном, медленно опустил решетку ворот, выходящих на речной берег, я еще несколько долгих минут стояла, пытаясь спрятать поглубже кусочек пустоты, образовавшийся в моем сердце. Я знаю, все сделано правильно — я пройду по подземному ходу, и меня встретят скайль-т-тэйли. Образ выхода с видом деревянного домика я описала Рандиру. Охотничий домик давно уже не использовался по прямому назначению, но камин с его тайником по-прежнему оставался действующим. Как сделать так, чтобы возле него меня ждали не ордынцы, а эльфы, задача Тауэра. А мне остается только поверить в них. А им в меня. В то, что я дойду.
— А если что-то случится? — беспокойство Рандира меня взбесило.
— Я безрукая, безмозглая и перепуганная баба?
— Нет!
— Вот и не наезжай!
Вот не пойму я этих мужиков! Сначала влюбляются в сильных женщин, а потом изо всех сил пытаются сделать их слабыми и нежными. Конечно, одно другому не мешает, но не в данной ситуации. У меня есть гордость, вера в себя, и я не собираюсь висеть на Рандире хлипкой тушкой и смотреть ему в рот коровьими глазами.
Одно неприятно. Сознание того, что я предаю майора. Маленький неприятный червячок упорно пытался прогрызть большую дыру в моей совести. Уходят Рандир с Тауэром. Ночью попытаюсь исчезнуть я. Единственная гарантия, которая обеспечивает Улетову смысл в обороне крепости, — кроме собственной жизни, естественно. Я его втянула в эту войну — я его и бросаю. Могла бы, конечно, рассказать ему о подземном ходе, и если ордынцы вдруг возьмут штурмом крепость, чтобы было куда уходить. Только в этом случае я уже никуда не денусь, и мне придется сидеть всю оборону под чутким крылышком майора. Психологическая вилка — я и так, и так виновата. В любом случае я кого-то подставляю.