Горилла взял ручку. Расписался впервые в жизни в ведомости на получение заработанных денег.
Ох и мало их в сравнении с теми, какими он ворочал!
— Как жить на них? Один раз в кабаке кутнуть не хватит. А уж прибарахлиться и тем более, — сунул в карман небрежно. Придя домой, выложил зарплату на стол, — желваки на скулах заходили. Молчал, а на душе свербило: «Ведь мужик. Совестно такие копейки приносить. На них не только детям, паршивому сявке ни в пузо, ни на плечи. Нет, без фарта не протянешь», — курил он папиросу за папиросой. И решил навестить законников, взять свою долю из общака.
Фартовые встретили его так, будто он никогда не покидал барак. Поднесли выпить. Жратвы на стол натащили сявки.
Горилла приметил, что на его постели никто не валялся. Она в полном порядке. Словно не покидал фартовых законник.
Ни слова упрека, ни одного вопроса никто не задавал.
Горилла выпил. Как всегда, винтом из бутылки. На душе потеплело. Кенты все понимают. Зачем объяснять? Он слушал их рассказы о работягах, делянах и балдел. Выходит, скучал, но давил в себе. А зачем?
Еще бутылка оказалась перед Гришкой. Кто это спросил, где борода?
— В транде сгорела — дыма нет! — ответил, как всегда.
Плюгавый предложил в рамса.
— Э-э, нет, по кайфу не хочу, — помахал пальцем перед усохшим мурлом кента. Тот осклабился:
— Слабо?
— Не слабо, козел! Не хочу!
— А может, срежемся? На бабу?
— Какую? — удивился Горилла.
— На твою. Всего на ночь…
Не рассчитал Плюгавый, не мог предположить. Горилла вмиг протрезвел. Взмах ладони. Плюгавый выкручивал рожу из кулака Гришки, а тот давил пальцами, что клещами. Дышать нечем.
— Отпусти кента, Горилла! — потребовали подступившие фартовые.
— Отвалите, падлы! — рявкнул Гришка.
— Добром прошу, пусти! — потребовал медвежатник.
И Горилла понял. Его подпоили, чтобы оттрамбовать. Если не хуже…
Он отшвырнул Плюгавого и сказал:
— Кто первый? Налетай! — но рванулся сам, не ожидая первого удара, на бывших кентов. Кулаки его молотами заработали. В ход шли ноги, голова. К нему никто не успевал даже прикоснуться.
Надоело крошить поодиночке, сорвал дубовую лавку с гвоздей-соток, пошел ею махать.
В бараке запахло кровью. Кто-то под шконку улетел, другой из угла отбивался, большинство из барака выскочили — кому невмоготу с кровавым рылом трамбоваться дальше. Иные на шконки убрались, пока ребра не все поломаны.
— Кто еще? — озирался Горилла, когда последний фартовый свалился в проходе меж шконок. И вдруг почувствовал боль в плече… Старый мокрушник промахнулся впервые в жизни. Взял немного выше сердца. Метнул перо, но дрогнула рука. И промазал.