— Они все испортили. Бойки сорвали. Самого били, — заплакал старик. И, указав на низкорослого, признался: — Этот больше всех изгалялся…
— И ты туда же, старая плесень! На вышку тянешь нас. Так знай, фартовые не умирают. Завтра к тебе придут наши, шкуру с тебя снимать! — рассмеялся лохматый.
— Ты мне грозишь? — подошел к нему лесник и рявкнул: — Говно! Небось втрех на меня навалились. Кабы поодиночке, кости бы в муку столок ваши! А то мало вам было меня терзать, так все харчи извели. И бани теперь вот не стало. Будьте вы прокляты! — ругался осмелевший Трофимыч.
— Быстро в машину всех. И ты, лесник, одевайся. Там разберемся, почему приютил негодяев, — охрипшим голосом говорил Дегтярев, подталкивая впереди себя лохматого.
Около машины сидел перевязанный водитель. На него — вот уж неожиданность! — бросилась рысь.
Немного их водилось на участке старика. Эта оказалась самой голодной. Счастье человека, что, выезжая из села, не расставался с брезентовой курткой. Но даже ее, испытанную штормовку, разодрала рысь на спине. И… убежала, осознав неудачный прыжок. А может, крика человечьего испугалась, какого отродясь не слышала на участке.
— Уж я б не промазал. Блядь буду, уложил бы легавого за милу душу! Видать, фартовая с похмела была, — хохотнул лохматый.
— А ну, влезай! — толкнул его в кузов Дегтярев. И, пропустив еще двоих пойманных и ребят, закрыл дверь кузова, повел машину в Трудовое.
Дарья тем временем собиралась на работу. Теперь ей приходилось вставать раньше всех в селе. Ушла баба из тайги.
Долго мучилась. И наконец не выдержала. Пошла к участковому. Объяснила все. Попросила дать работу в селе. Тот и нашел. Определил банщицей. Дашка этой работой очень дорожила. Старалась изо всех сил.
В банные дни, а их лишь три в неделю, топила спозаранку. Мыла три душевых и парилку, раздевалки и коридоры.
Сама билеты продавала, мочалки, мыло, полотенца.
Раньше в баню только условники ходили. Да и то не все. Теперь, в отмытую, милиция наведывалась регулярно.
Дашка и сама тут мылась вволю. Теперь она ходила в белом халате, в прозрачной косынке и была очень довольна собой.
Нынче не только фраера, даже фартовые пытались с нею заигрывать. Не хамски — за сиську щипнуть, а под локоток поддержать иль к плечу ее, пахнущему свежестью, прижаться щекой.
Дарья хорошо знала цену мужичьей похоти и гнала всех прочь от себя.
Одному, самому нахальному, в ухо залепила. Тот, не выдержав, сказал ей вполголоса:
— Чего кобенишься? Иль не живая, мужика не хочется? Пусти на ночку. Я тебе настоящую парную устрою. Не пожалеешь, — похлопал себя ниже живота.