Амбалы же, отвесив пару дежурных зуботычин, и выполнив тем самым обязательную программу, скучно поглядывали в зарешеченное окно. Когда я свалился на цементный пол, сказали: «Хорош». Забрали ремень, шнурки, документы и кошелёк. Напоследок предупредили, что меня скоро вызовут, и лучше сделать и подписать всё, что скажут, иначе будет хуже. И ушли. От пола тянуло жутким холодом. Я переполз на деревянный настил, свернулся калачиком, потихоньку отдышался. И только малость пришёл в себя, как снова вкатились амбалы, уже без лопоухого, и без малейших объяснений поволокли по длинному тёмному коридору. По дороге один сказал другому:
– Отгадай, про кого книжка «Муму»?
– Про корову, конечно, – недоумённо хмыкнул второй.
– Ни хрена. Про собаку! Племяннику в школе задали. Приколись?
– А причём здесь Муму?
Услышать ответ я не успел.
В кабинете, куда меня втолкнули, было просторно и холодно. С потолка лился яркий галогеновый безжизненный свет. Одну из стен украшал фотографический портрет президента, под ним за внушительным дубовым столом, в окружении четырёх телефонов восседал невыразительный серенький человечек с цепкими глазками-буравчиками. Одним глазом просматривал мои права, извлечённые из кармана ветровки, другим же наблюдал за мной, когда отрывисто спрашивал, как я прошёл через охрану, кто мои сообщники, где спрятано оружие…
Я смотрел на него и понимал, что ему однохреново: пожар, потоп или два в одном – единственное, чего он боится пуще Страшного суда – изгнания из этого безразмерного кабинета, где он чувствовал себя царём и богом, вместе взятыми. И что любые, самые правильные слова здесь бесполезны.
– Та-ак… – неопределённо протянул он. – Молчим. Ну и ладно. Вот. – Он припечатал передо мной бумагу. – Читай. Подписывай.
Я стал читать чью-то исповедь в смертных грехах, начиная от членства в преступной группировке, подготовки теракта в храме с покушением на первых лиц государства и заканчивая попыткой организации государственного переворота. Прочёл, поднял глаза, встретился с холодными немигающими буравчиками, спросил, зачем мне подписывать этот бред. Серенький спокойно ответил, что чистосердечное признание смягчит мою вину, и мне много не дадут, а если стану упорствовать, будет хуже. И принялся в деталях описывать перспективы ночи в камере с матёрыми зеками – любителями молодых мужчин. Описывал спокойно, нудно, как рассказывают о работе – скучно, обыденно, рутинно. И именно потому я сразу ему поверил и, действительно, испугался. Вновь возникло ощущение, что я снова сплю и вижу самый большой кошмар, но никак не могу проснуться… Почему он так зол на меня? Что я ему плохого сделал? Что вообще я сделал такого ужасного?! Всего лишь хотел, чтобы мой одинокий голос был услышан в гигантской каменной пустыне…