Она стряхнула с ресниц набежавшие капельки.
— Не обольщайся, ты не стоишь моих слез.
— Неужели все это оттого, что я не рассказал о себе? — с болью в голосе спросил Шанс. — Я как раз собирался сделать это сегодня вечером, ты же знаешь.
— Почему я должна тебе верить?
— Потому что я люблю тебя, — мягко проговорил он.
Он приблизился к Тиффани, и ей некуда было отступать — за спиной находился лишь ряд писсуаров. Шанс коснулся ее лица и поцеловал. Губы у него были мягкими и жаркими, и она потянулась им навстречу.
Она просто ничего не могла с собой поделать, его прикосновения сводили ее с ума.
— Я люблю тебя, — повторил Шанс, глядя ей в глаза.
— Ты ничего не знаешь о любви, — дрожащим голосом заговорила Тиффани. — Любовь не терпит лжи, она строится на взаимном уважении и доверии.
Он согрел ее щеку теплым дыханием.
— Неужели тебе непонятно? Я ничего не рассказывал потому, что боялся тебя потерять.
На глаза ее снова навернулись слезы, и она зажмурилась, чтобы не выпустить их.
— Это не умаляет твоей вины.
— Во всяком случае, я надеюсь на понимание.
Тиффани вздернула подбородок и сузила глаза:
— Как я могу понять чужого человека?
Скрипнула дверь, послышались шаги. Кто-то вошел, но они по-прежнему стояли, скрестив взгляды.
— Может, мне просто не обращать внимания и делать свое дело? — спросил мужской голос.
Тиффани опомнилась первой.
— Все в порядке, мы уже уходим.
Она вывернулась из объятий Шанса и подумала, что, выйдя отсюда, они пойдут разными дорогами и никогда больше не встретятся.
Дорогие кожаные туфли Шанса утопали в толстом ковре, когда он шел через холл по направлению к давно знакомому кабинету.
Ему навстречу с протянутой для приветствия рукой заспешил худощавый пожилой человек с пышной седой шевелюрой.
— Добро пожаловать, Шанс Макман! Что, уже надоела работа в столице?
— Я проездом, — ответил Шанс, но собеседника уже и след простыл.
Секретарь сообщил по внутренней связи о его приходе, и Шанс, постучав три раза, вошел в кабинет отца.
— Здравствуй, папа.
Уильям Макман поднял голову от бумаг, потом снял модные очки в тонкой оправе и встал.
— Шонси, — сказал он гулким баритоном, от которого у Шанса в детстве гудели ноги даже в кроссовках. — Вот это сюрприз!
Шанс хотел обнять отца, но тот, не двинувшись с места, наклонился и через полированный стол протянул сыну руку.
В свои пятьдесят девять лет Уильям Макман по-прежнему излучал юношескую силу и надежность, он держался прямо и казался выше, чем был на самом деле. Его седеющие и редеющие волосы были тщательно подкрашены и уложены.