— Она рада?
— Думаю, да. Это была бы хорошая партия — если мерить старыми мерками. Да и как я могу не одобрить ее поступок: она ведь пишет, что поступает так же, как в свое время поступила я, — следует велению собственного сердца.
— И куда же она следует?
— К молодому человеку из Киотского университета. Инженерный факультет.
— Мне бы хотелось, чтобы она была счастлива.
— А мне бы хотелось, чтобы счастлив был ты. Ты вообще когда-нибудь спишь, Ганнибал?
— Когда есть время. Иногда сплю на каталке для больных, когда не могу заснуть у себя в комнате.
— Ты же понимаешь, о чем я…
— Снятся ли мне сны? Да. А вы разве не возвращаетесь во сне в Хиросиму?
— Я не умею призывать сны.
— А мне нужно все помнить, любым способом.
В дверях она протянула ему коробку с бутербродами, чтобы перекусить ночью, и несколько пакетиков с ромашковым чаем.
— Чтобы ты заснул, — сказала она.
Он поцеловал леди Мурасаки руку, совсем не так, как того требует французская вежливость, поцеловал по-настоящему, чтобы ощутить вкус ее кожи.
И прочел хокку[47], которое написал ей уже так давно, в ночь мясника.
Цаплю в ночи озарил
Свет полноокой луны.
Кто же прекрасней?
— До полнолуния еще далеко, — сказала она, улыбаясь, и положила руку ему на сердце, как всегда делала с тех пор, как ему исполнилось тринадцать. А потом убрала руку, и это место у него на груди сделалось холодным. — Ты и в самом деле возвращаешь книги в магазин?
— Да.
— Значит, можешь запомнить все, что в них было написано?
— Все самое важное.
— Значит, ты можешь запомнить, что важно не дразнить инспектора Попиля. Если его не провоцировать, он для тебя безвреден. И для меня тоже.
* * *
«Она надела на себя раздражение, как надевают зимнее кимоно. Видя такое, могу ли я использовать это ее настроение, чтобы не думать о том, как видел ее сидящей в ванне, тогда, в замке, так много лет назад — ее лицо и груди как водяные лилии? Как кремово-розовые лилии на воде замкового рва? Могу? Нет, не могу».
* * *
Он вышел в ночь, чувствуя себя неуютно, пока не прошел первые квартала два, потом выбрался из узких улочек квартала Марэ, чтобы затем пройти по мосту Луи-Филиппа, которого чуть касался свет луны и под которым струилась Сена.
Собор Нотр-Дам, если смотреть на него с востока, похож на огромного паука с огромными ногами — устремленными ввысь контрфорсами — и множеством глаз — круглых окон. Ганнибал легко мог себе представить, как этот каменный паук-собор бегает в темноте по городу, как хватает первый попавшийся поезд, отошедший от вокзала д’Орсэ, словно червяка себе на пропитание, или, что еще лучше, высматривает упитанного полицейского инспектора, выходящего из управления полиции на набережной Орфевр — его ведь так легко внезапно схватить и утащить.