Плотник этот пришел утром, с плетенкой, из которой торчало топорище, в левой руке и с пилою в правой. Он был рыжий с проседью, рябой, скуластый, с конопатой тощей шеей и глядел исподлобья какими-то поблескивавшими сухим блеском глазами. Алексей Фомич с первого взгляда заметил, что пиджак его продрался на обоих локтях, а на полосатых брюках красовались латки на обоих коленях. На рыжих волосах торчал какой-то легкомысленного вида картузик, чуть потемнее волос и с очень маленьким козырьком. Плотник был не низок ростом, но сухопар, и пришел он не один, а с бабой в теплом платке. У бабы, — коротенькой и ставившей ноги носками внутрь, — лицо было тоже рябое, но красномясое, плоское и без веснушек.
И когда вышел к ним Сыромолотов, плотник только слегка приподнял картузишко, а баба сразу затянула нараспев:
— Уж мы тут вам, барин, так будем стараться, та-ак стараться!..
Плотник посмотрел на нее волком и прикрикнул:
— Дунь-кя!.. Отойди к сторонке!
Однако Дунька не отошла, и он сам отошел от нее шага на два ближе к крыльцу.
— Вы что же, вдвоем работать будете? — спросил Алексей Фомич.
— Известно, — баба, — вот и увязалась, — сквозь зубы пропустил плотник. — Надо же ей знать, куда за получкой иттить!
— А-а, — понял Сыромолотов и спросил: — А вас, кажется, мне так говорили, Егором зовут?
Плотник глянул на него по-своему исподлобья, но как будто непонимающе и даже оглянулся зачем-то назад, точно спрашивали у кого-то другого.
— Не Егор, значит, вы?
— Никак нет, — ответил плотник сумрачно, но твердо.
— А как же, если не Егор?
— Я имя крещеное имею Е-го-рий, — раздельно произнес плотник.
— А не один ли это черт? — недовольно заметил Алексей Фомич.
— Вам должно быть известно, — высокомерно поглядел на него плотник.
— Мне известно, что один… А фамилия как?
— По фамилии я — Сурепьев.
— Ну и отлично… Так вот, Егорий Сурепьев, чтобы времени даром не терять, приступайте!
— Есть! — вздернув голову, отозвался на это Егорий и не то чтобы громко, но все же внушительно обратился к жене: — Дунькя! Сию минуту отседа лети к шаху-монаху!
Алексей Фомич не видел, как глянул при этом Егорий на свою Дуньку, но догадался, что очень свирепо, так как она тут же повернулась и пошла, ставя ноги носками внутрь и припечатывая их к земле крепко.
— Похоже, что дела у вас теперь, у всех плотников вообще, неважные? — спросил Сыромолотов Егория, когда ушла Дунька.
— Дела совсем даже стали тупые, — вынимая из плетенки рубанки и стамески, согласился Егорий. — Охотников строиться теперь днем с огнем не найдешь: война!.. Хотя, сказать бы, и плотники тоже подобрались: кто убитый оказался, кто увечье себе получил, а кто в плен попал, — с плотниками та-ак!.. А если я, матрос черноморский, еще не взят на смерть, на увечье, так я ведь старых годов считаюсь, это раз, а во-вторых, куда нас, матросов, несчислимо брать? Кабы пехота, — та — другое дело, а матросня, она вся на счету, и вот ей, хотя бы наш Севастополь взять, убыли особой нет: сколько считалось спервоначалу во всех экипажах, столько и есть… Взять нас можно, конечно, — отчего не взять? Правительство все может сделать: захочет — возьмет, а зачем? Только абы-бы кормить нас зря? А пища матросам, слова нет, полагается хорошая, — не как пехоте… А доски-брусья у вас заготовлены?