— Крыльца? — догадалась Надя.
— Разумеется. Ступеньки там совсем стали инвалидами, и если не ты, как легонькая, то я-то уж во всяком случае могу их обрушить при первой возможности, да еще и ногу при этом сломать…
Так быстро решена была новая поездка Нади в Севастополь, который занимал все ее мысли.
Пламя горевшего дредноута «Императрица Мария», охватившее вот теперь, как она видела, всего целиком Алексея Фомича, не могло же, конечно, не опалить и ее.
Она не в силах была бы найти многих и притом точных слов для того, что ее переполняло теперь, но слово «началось» казалось ей совершенно бесспорным. Что именно «началось» и объем того, что должно было произойти вслед за взрывом, представлялось ей довольно смутно еще, не имело пока даже приблизительных очертаний, таких, чтобы хоть за что-нибудь могла ухватиться мысль, но поворот к чему-то огромному и новому в общей жизни людей ею ощущался уже в севастопольском взрыве.
Она говорила самой себе, не решаясь сказать этого даже и мужу: «События приходят и уходят, и новые являются им на смену, — и что такое вся эта мировая война, как не цепь событий, очевидных для всех и в Европе, и в Азии, и в Америке, и в Африке и огромных? Сколько было сражений на разных фронтах у нас и на разных фронтах на Западе! Широко движется вперед куда-то не один наш народ, а все человечество в целом: не сотни миллионов, а все два миллиарда людей к цели огромнейшей. И миллионы людей погибли уже, и миллионы еще погибнут, и что же по сравнению с этим взрыв всего одного только нашего военного судна, пусть даже и дредноута, пусть и с тысячью жертв?.. Поговорят об этом взрыве с неделю у нас, а потом забудут о нем даже и в Севастополе, не только в остальном Крыму, а в остальной России о нем даже, может быть, и не узнают… И все-таки, несмотря на все это, не мелкий факт этот взрыв, нет! Это значительно! Это предвестник отбоя, поворота… может быть, даже и скорого конца войны!»
С такими мыслями или скорее порывами мыслей, не влившихся еще в слова, ехала Надя на извозчике на вокзал. Алексей Фомич не провожал ее, чтобы не терять своего времени, так как поезд из Симферополя в Севастополь уходил утром, а утро было время особенно дорогое для него, художника кисти: утром работал он у себя в мастерской гораздо плодотворнее, чем днем, утренние часы его очень часто были часами счастливых находок.
Два крыльца имел дом Сыромолотова: одно парадное — в сторону улицы (дом стоял внутри довольно большой усадьбы), другое — с «черного» хода. Это второе крыльцо обветшало вполне заметно для глаза хозяина-художника, и нашелся плотник, чтобы его починить.