— Сказанули! — удивился водитель. — Левобережная — это на той стороне Ангары. Километров шесть от нового универсама.
— То есть как? — переспросил Турецкий.
— Верно, — подтвердил Мошкин. — Это даже не Центральный район.
Турецкий помрачнел.
— Все равно. Гони, — кивнул он водителю.
Настроение у него заметно упало. А когда свернули на Левобережную и остановились чуть поодаль от дома номер 26, и вовсе испортилось. Дом был бревенчатый, неказистый, старательно подремонтированный, но явно не такой, в каком — по представлениям Турецкого — мог жить этот Крумс.
Дородная хозяйка, появившаяся в калитке, подтвердила самые худшие его опасения.
— Крумс? — переспросила она. — Не, таких тута немае. Мы — Проценки.
— А Боброва Елена Сидоровна — тоже здесь не живет?
— Не. Я ж кажу: мы — Проценки. Погодьте. Боброва? Так мы ж у ней сю хату куповали. И мужик у ней — латыш, видный такой из себя.
— Куповали — когда?
— Та уж рокив три було.
— Три года, — повторил Турецкий. — А они куда переехали?
— Того не скажу. Чого не ведаю, того не ведаю. Може, новый дом себе куповали.
— Где?
— Того не ведаю, — повторила она.
— В адресный стол! — бросил Турецкий, вернувшись в «уазик».
Софронов скривился, как от зубной боли:
— Опять! Увязнем мы в их бумагах!
— А что делать? — спросил Турецкий. — Не увязнем. Вчетвером — быстрей. И знаем, кого искать.
— Погодите! — вдруг оживился Косенков и даже хлопнул себя по коленке. — Избирком! Голосуй, а то проиграешь! Там должны быть списки — всех. В Думу выборы были, теперь — президентские. Наверняка есть! И фамилии там — по буквам!
— Мысль! — сразу врубился Турецкий. — И главное — вовремя!
— Вовремя! — Софронов едва не заплакал. — Да где же ты раньше-то был? Полдня потеряли впустую!
— Мысль — она не сразу сваливается. Должна созреть, — рассудительно ответил Косенков.
В районной избирательной комиссии все дело заняло не больше двадцать минут.
«Б». Боброва Елена Сидоровна. Речная, 58.
«К». Крумс Антонас Ромуальдович. Речная, 58.
— Вот теперь — в точку! — сказал Турецкий.
Ускользал. Просачивался, как вода сквозь пальцы. Не чувствовал его Турецкий. Не понимал.
Спокойный, обстоятельный. Но и себе на уме. Видный. Обычная биография, обычная семья. Что за этим? Не побоялся поссориться с Барсуковым. Из-за чего? Не побоялся — почему? Был начальником финансового управления всей городской торговли, перешел на завод. Почему? Зарплата там могла быть больше. Плюс премии. Но и начальник финансового управления жил не на одну зарплату. Несли. Кого-то отмазал от ревизии, кого-то предупредил, на что-то закрыл глаза. Конечно, несли. Всем несут. Сменил это хлебное и безопасное место на стремную должность начальника отдела сбыта завода, выпускающего платину и золото высшей пробы. Кто его переманил? Чем? Понимал ли, что влезает в смертельно опасную аферу с литием? И не только с литием. Золотой слиток с раковинкой, исчезнувший со склада. Мимо начальника отдела сбыта это пройти не могло. Не мог не понимать. Может быть, понял не сразу, а потом уходить было поздно, да и опасно?