Больше часа я развивал свои идеи, жестикулируя и не закрывая рта. Отец Маллиген сказал, что нет ничего лучшего, как ответить на призыв собственной души. Он согласен со мной: родиться на Гаити — несчастье. Он понимает, почему я готов к величайшим страданиям и самоотречению, и добавил, что мятежное пламя, пожирающее меня, не испепелило во мне детскую чистоту. Мое лицо, как ему кажется, очень не похоже на банальные физиономии молодых людей, которым он преподает философию. К счастью, он не предугадывает во мне ни будущего торговца импортными товарами, ни будущего сенатора или государственного секретаря. Мое призвание, проявленное в мятежной форме, — вступить на великую стезю, ведущую к сану служителя Господа. Сам Бог определил меня для своих замыслов в этой жестокой и беспросветной стране. Когда он говорил все это, морщинки в уголках его ирландских глаз лучились радостью.
— Идите, сын мой, навстречу таинству и силе вашего внутреннего призвания. Но не спешите. Благочестие — это растущее дерево, перед которым — вечность Создателя. Остерегайтесь нетерпения, ибо оно — стрела, пущенная из лука сатаны.
Затем он расспросил меня о моих родителях, об обстановке моего житья в Порто-Пренсе.
В семье я был старшим из семи детей. Отец умер рано, с тех пор прошло уже немало лет, и мы тогда остались буквально без гроша. Перепробовав дюжину всяческих профессий, мать в конце концов стала зарабатывать шитьем. С утра до ночи она крутила зингеровскую машинку, чтобы обеспечить наш кров, еду, одежду, школу.
В нашем доме, в квартале Бычья Голова, было две комнаты и не было ни электричества, ни водопровода. Отхожее место во дворе представляло собой будку с плохо пригнанными досками, так что все было видно насквозь. Когда оно переполнялось нечистотами, звали золотарей, которые работали лопатами и погружались в выгребную яму по пояс. Все ямы очищались ими одновременно, за ночь, и вся Бычья Голова глядела на рассвете, как уезжает грузовик, доверху наполненный зловонным грузом. Детишки представляли себе золотарей в виде чудовищ с крыльями грифов и мордами шакалов. Когда же обнаруживалось, что золотари — просто люди, в них бросали камни, пустые бутылки и отпускали всякие словечки.
Меня собирались отдать учить на закройщика или сапожника, но мать воспротивилась. Она хотела, чтобы я кончил школу и поступил на медицинский факультет. Она мечтала увидеть меня в халате врача в больнице какого-нибудь богатого квартала Порто-Пренса. Мечта ее была настолько сильна, что, как она говорила, когда зингеровская машинка уже совершенно превратится в металлолом, она пойдет продавать сама себя торговцам, снующим по морским пляжам. Она высказывала это с яростной твердостью в голосе, и порой это слышали даже люди, приходившие к нам. Тем не менее уважения к ней они не теряли, потому что в нашем квартале большинство женщин ради куска хлеба не стыдятся переспать с кем-нибудь за деньги.