3
Через пару часов я спускался вместе с Розеной к реке по крутой тропе между папоротниками. Розена опять была впереди. И опять ее изгибы, еще более резкие и волнистые, волновали мою кровь. Я нес пустые ведра. Обычно она ходила за водой одна, после полудня, и возвращалась в мокром платье, без передника, сияющая свежестью. В это время старик читал свой требник на веранде, а я стоял в часовне на коленях, повернувшись к алтарной лампе. И вот я услышал шаги за спиной: вошла Розена, стуча сандалиями по цементному полу и смело внося дух язычества в сакральный храм моего уединения.
— Извини, что помешала. Помоги мне нести ведра.
— Отцу Маллигену не понравится, если я пойду с тобой на речку. Он меня накажет.
— Вы мне осточертели, ты и твой рыжий бог.
— Розена, ты забываешь, где находишься!
— Пардон. — Она перекрестилась. — Но все-таки ты, наверное, очень боишься, что тебя сожрут черти.
— Дело не в этом. Батюшка запретил мне находиться с тобой наедине.
— Это с каких же пор?
— С того дня, когда ты показала мне…
— А-а-а, ты попадешь в ад, потому что видел мои…
— Розена, не здесь, умоляю!
— Пардон. — Она снова перекрестилась и даже опустилась на колени. — Будь любезен все-таки, помоги Розене.
— Хорошо, пойду. Иди вперед, я мигом за тобой.
— Спасибо, святой Ален из Бычьей Головы! — звонко рассмеялась она прямо в часовне.
Чем ближе к реке, тем круче становился спуск и выше и тенистее папоротники. Тропинка вдруг оборвалась на берегу, усыпанном галькой, гладкой и многоцветной. Река здесь делала петлю, и получался обширный бассейн. В некоторых местах не достать дна. Не успели мы прийти, как я сразу принялся наполнять ведра. Розена стояла рядом и глядела на меня взглядом двух карбункулов, пламенеющих насмешливой чувственностью. Наполнив ведра, я ухватился за ручки, намереваясь двинуться обратно.
— Ты что, не хочешь искупаться?
— Нет, я уже окунулся как раз тут в четыре утра.
— И вода тебя больше не соблазняет?
— Нет, Розена.
— Тогда подожди меня. Отвернись. Я немножко поплескаюсь.
Я поставил ведра, повернулся к ней спиной. Мне был слышен шелест снимаемого платья. И вот она шумно заплескалась и зарезвилась.
— Вода чудесная!
Я не отвечал. Я чувствовал себя смешным. Мне не хотелось молиться. Моя излюбленная и часто заглатываемая «Аве Мария» теперь своей тяжестью давила желудок и вызывала какое-то подташнивание. Кровь била молотом в глаза, в щеки, в руки и, особенно, в пах. Я внезапно обернулся: Розена стояла в самом мелком месте реки, вода по колено, и улыбалась.
— Ну, Иисусик, решайся!
Я молчал, не отрывая от нее глаз. Ни на что на свете я не глядел еще с таким восхищением. Она не укрывалась, и мой взгляд буквально впитывал ее, как губка. Я чувствовал себя ужасно неловко с дрожащими руками и в штанах, где в известном месте образовалось вздутие. Чтобы как-то выйти из затруднения, я наклонялся, подбирал гальку и бросал в ее сторону, делая вид, что играю. Она снова погрузилась в воду и появилась подальше и поглубже, хохоча и крутя головой.