После мессы и завтрака Розена исчезала на несколько часов, занятая кухней и хозяйством. Отец Маллиген давал мне уроки латыни на веранде или в тени дерева. Он также знакомил меня с начатками философии. Часто речь заходила о неотомизме — очень интересовавшем его тогда направлении католической мысли. Он был знаком с Жаком Маритеном, одним из главных представителей этого направления. Тот преподавал в Соединенных Штатах, в Колумбийском и Принстонском университетах. Старик хотел пригласить Маритена на Гаити прочесть несколько лекций.
Раз в неделю он получал почту из столицы. Мне он пересказывал эпизоды войны, которая была тогда в самом разгаре. В то лето новости сообщали о сопротивлении англичан немцам в Ливии, о стойкости Красной Армии на Кавказе и в донских степях. Газеты писали также о японских атаках в Новой Гвинее и о кровавой битве за Гвадалканал. Но страстью отца Маллигена была Свободная Франция. Он непрестанно вспоминал о событиях в Ливийской пустыне в начале лета. Тогда войска генерала Шарля де Голля целых тринадцать дней героически отбивали танковые атаки и выдерживали артиллерийские обстрелы генерала Роммеля. «Там же, — объяснял он мне, — Франция опять стала воюющей державой и восстановила связь с лучшими традициями своего прошлого». Он не раз перечитывал мне текст телеграммы руководителя «Сражающейся Франции» героям Бир-Хакейма: «Генерал Кениг! Знайте и передавайте вашим войскам, что Франция смотрит на вас и что вы составляете ее гордость». «Так писал приказы Наполеон!» — восторгался старик. В те времена я ничего не знал о политических делах и событиях в мире. Названия и имена из военных сводок — Гвадалканал, Тобрук, Днепр, Тимошенко, Эль-Аламейн, Крым, Монтгомери — смешивались с латинскими авторами: Цицерон, Тит Ливий, Плиний Младший. А все вместе соединялось с именем женщины, которая открыла мне совсем, совсем другую сторону жизни.
За завтраком мы всегда собирались все трое. Старик и я неизменно хвалили Розену за ее кулинарные способности, которые были отнюдь не последними из всех ее дарований. Днем мы помогали ей мыть посуду, лущить горох, чистить картошку и всякие другие овощи, надраивать до блеска лампы, колоть дрова и еще делать множество домашних дел. Иногда мы вместе ходили в ближние деревни. Отец Маллиген брал с собой аптечку и обретал вид важного и серьезного врача, когда склонялся над больным малярией, чесоткой и другими сельскими болезнями. Мы с Розеной превращались в прилежных и послушных санитаров. Мы обнаруживали авитаминоз у детей и взрослых, выслушивали объяснения старика о рахите, цынге, шелушении кожи. Возвращались мы после таких визитов молча, и хотя шелестели деревья, пели птицы, заливались солнцем холмы, мы оставались под впечатлением увиденной нищеты и недомоганий и знали, что помочь мы тут бессильны. Отца Маллигена тоже охватывала печаль беспомощности. А мы с Розеной начинали испытывать какую-то неловкость за наши тайные празднества.