— Вы что сейчас читаете? — спросил я.
— «На берегу Большого Сирта». Вы любите Гракка?
— Чудесный вопрос! За последние девять лет мне задают его в третий раз и всегда с целью открыть шлюзы для потока грез молодого человека, охваченного страстями. В 1946 году, когда мне было двадцать, я попросил Пьера Мабиля помочь мне в выборе чтения в Париже. Он сразу же мне заявил: брось все и приобрети томики Жюльена Гракка у букиниста Жозе Корта. Через пять лет в полицейской префектуре Милана итальянский чиновник, который наотрез отказывался продлять мою визу, вдруг отрывает голову от бумаг и глядит мне в глаза: «У меня сегодня прекрасное настроение. На моем ночном столике лежит книга одного французского писателя, малоизвестного. Если через минуту вы назовете его имя, я продлю вам пребывание в Италии на срок, какой вы сами пожелаете.» «Это не иначе как Жюльен Гракк», — не раздумывая ответил я. «Вы выиграли Италию. Я и в самом деле читаю его „Угрюмого красавца". Это, скажу вам, вещичка! Куда там нашим Силоне, Малапарте, Моравиа».
— Вы получили шикарный итальянский приз, вечную весну, не правда ли?
— Но это было так мало в сравнении с солнечным мигом, который я переживаю сейчас, — любезно-галантно отбарабанил я и даже прищурил глаза, как подобает ослепленному.
4
Это оказался и в самом деле самый мимолетный курс в моей роли профессора по французской беллетристике. В непринужденном и бессистемном разговоре всплыло имя Гийома Аполлинера. Я принялся рассказывать о его решающей роли в становлении стиля модерн, чувствительного и чувственного, о его месте в одном ряду с Сандраром и Пикассо. Я признался Кристине, что в мои семнадцать лет был потрясен и совершенно покорен, прочтя в журнале «Фонтен» Макса-Поля Фуше аполлинеровскую поэму «Любовь, презрение и надежда», написанную белым стихом.
— Вы помните из нее что-нибудь наизусть? Я готова слушать.
И я начал:
Я стиснул тебя на груди, как голубку,
как девочка душит в объятиях птичку.
Я раздобыл всю твою красоту роскошнее калифорнийской
добычи времен золотой лихорадки.
Я окунул иссохшие губы в улыбку твою, в синеву твоих
глаз и в волны твоих содроганий.
Гордость твою взял я в лапы, когда ты склонилась
под мощью моей и господством…
Я уже почти дошел до заключительных строк:
Красивые руки твои восходили над кромкою неба, как
змеи цвета зари, качаясь спиралью прощанья… —
когда у меня перехватило дыхание при взвизге колес круто затормозившей машины внизу под окном.
— Муж вернулся, — сказала Кристина, не выказав никакого волнения. — Продолжайте, прошу вас.