Поэтому, когда мне передали угрозы, я спросила своего шефа, приедет ли он на место происшествия, если будет обнаружен мой труп? Он успокоил меня тем, что не только он непременно приедет, но и обязательно – заместитель прокурора города, а может, и сам прокурор, и вообще, сказал он, я могу не волноваться, – к моему трупу выстроится целая очередь руководителей ГУВД и прокуратуры. Обнадеженная, я позвонила в морг и спросила, кому заведующий поручит вскрывать мой труп. Заведующий, с которым мы вместе оформили немало криминальных смертей, заверил меня в том, что он никому такое важное мероприятие не перепоручит, лично меня вскроет и даже французским одеколоном мои останки побрызгает. Организовав таким образом надлежащее отношение к собственному убийству, я спокойно продолжила расследование дела Владимирова.
Потом, по зрелому размышлению, я поняла, что если бы меня действительно хотели ликвидировать, то предупреждать об этом не стали бы. А это было просто тявканье, давление на психику. Когда я все же решила поставить в известность начальство, мой непосредственный шеф, оценивая заявление о том, что мне что-то угрожает, если с головы Владимирова упадет хоть один волос, иронически спросил: «Лена, а ты что, его за волосы таскаешь?»
Вообще шеф был остроумен. В прокуратуре города я занимала кабинет площадью 2, 5 квадратных метра и сидела прямо под книжной полкой, на которой, кроме книг, стоял цветочный горшок с аспарагусом. Начальник все время говорил мне, что я зря сижу под этой полкой, она когда-нибудь упадет мне на голову. В один прекрасный день ветка аспарагуса зацепилась за мой погон, и, когда я повернулась, горшок с цветком опрокинулся на меня сверху. Горшок разбился, аспарагус с землей вывалился мне на голову, и я сидела ни жива ни мертва, пока на шум не прибежал шеф. Увидев меня в земле и в осколках горшка, с висящим на ушах аспарагусом, он спросил, что произошло. Я объяснила, что горшок с цветком упал мне на голову и разбился, а голова, кажется, цела. (Хочу отметить, что это было через неделю после защиты мной кандидатской диссертации.) Шеф, помолчав полминуты, веско сказал: «Да, Лена, твоя голова меня восхищает во всех отношениях».
Он мне явно льстил. Может быть, моя голова хорошо соображала в юридических тонкостях, но то, что в людях я абсолютно не разбиралась, это факт. Наши отношения с Имантом становились все теснее, мы уже настолько хорошо понимали друг друга, что Имант мог пожаловаться мне на проблемы с потенцией – из-за того, что спиртного он потреблял больше, чем нужно. Пил он действительно каждый день; по его собственному выражению, пока он не примет двести коньяку, у него «не включается зажигание». Это, конечно, был еще не алкоголизм, но уже бесспорно бытовое пьянство. Если не принюхиваться, то по его поведению было практически незаметно, что он нетрезв, и только спустя длительное время тесного общения с ним я заметила, что, выпив, он говорит значительно больше того, что следовало. Сколько леденящих душу историй, компрометирующих его товарищей и руководство, я выслушала, когда Имант не вполне владел собой, подогревшись коньячком! Если бы я записывала его речи на диктофон, я могла бы сказочно обогатиться...