На Шекспира бобловцев раскрутил Блок. Идея постановки «Гамлета» была воспринята на ура. Сошлись на том, что всей пьесы не одолеть, играться будут наиболее сценичные куски. И работа закипела. Под театр отвели просторный сенной сарай. Плотники мастерили подмостки, подобие рампы, скамейки для зрителей. Женщины кроили занавес. Студенты устанавливали лампы - аж 15 штук. В Шахматове и Боблове наперегонки шились костюмы.
Блок режиссировал и лично писал афишу. На первой же репетиции случилось недоразумение: Офелия пробубнила роль вполголоса и заявила, что играть будет лишь на спектакле. После чего ее не раз видели в дальнем углу сада - там она репетировала в гордом одиночестве. И вот долгожданный вечер. Сарай уж полон. Серьёзно! Зрителей набилось душ до двухсот. Тут были все - родные, знакомые, соседи. Даже крестьяне окрестных усадеб, не догадывающиеся еще, что искусство принадлежит им и только им.
К самодельной рампе выходит Гамлет в плаще из пледа с бахромой и рассказывает непосвященным сюжет пьесы, которой они не увидят. Из кулисы появляется Офелия - в длинном белом платье, с венком на голове и целым снопом полевых цветов в руках. «Распущенный напоказ всем плащ золотых волос, падающий ниже колен.». На сохранившейся фотографии, запечатлевшей ее в этот миг, юная Любочка -само очарование, сама прелесть.
Потом был шумный успех и не менее шумный ужин на открытой террасе. К молодежи вышел благодушный Дмитрий Иванович. Блок вернулся домой поздней ночью.
Однако произошло в тот вечер и нечто, чего не видели две сотни зрителей и о чем знали лишь главные действующие лица - спектакля и всей нашей истории.
«Мы сидели за кулисами в полутьме, пока готовили сцену, - вспоминала Л.Д. в «Былях-небылицах», - Помост обрывался. Блок сидел на нем, как на скамье, у моих ног. Мы говорили о чем-то более личном, чем всегда, мы были ближе, чем слова разговора. Этот, может быть, десятиминутный разговор и был нашим «романом» первых лет встречи... Как-то вышло, что мы ушли с Блоком вдвоем, в кутерьме после спектакля, и очутились вдвоем Офелией и Гамлетом в этой звездной ночи. Даже руки наши не встретились, и смотрели мы прямо перед собой».
НЕ ВСТРЕТИЛИСЬ ДАЖЕ РУКИ.
Вот честное благородное: нашелся ли бы среди нас хоть кто-то, кто осудил бы первый поцелуй, подаренный Гамлетом Офелии именно в этой августовской ночи? Вослед всему, пережитому ими друг подле друга в те последние дни. Вослед закулисному разговору «о чем-то более личном». Вослед, наконец, куда как объяснимому актерскому возбуждению от самих ролей и зрительской благодарности. Это ли не тот самый момент, когда позволено все, и упустить который просто преступно?