О Блоке если и вспоминала, то лишь «с досадой». Блок же, скорее всего, не вспоминал о Любочке вообще. Для полноты картины пара строк из тетушкиного дневника: «Сашура уже второй год в университете, думает о сцене и давно уже мужчина. В противоположность моим опасениям, он имеет большой успех и совсем не бесцветен. Блестящ».
Всё это текло своим чередом до самого марта 1901-го, когда они снова встречаются - на сей раз уже совершенно случайно. Л. Д.: «Около Курсов промелькнул где-то его профиль, - он думал, я не видела его». Блок действительно решил, что его не заметили, и шел следом - «запечатленный своей тайной». Об этом его преследовании знаменитые «Пять изгибов сокровенных» -стихотворение состоящие из каких-то чисел с восторгами -полнейшая абракадабра, если не знать, что «пять изгибов» -всего лишь улицы Васильевского острова, по которым брела тем мартовским днем преследуемая им Люба. В рукописи стихотворения имеется даже соответствующий чертеж.
«Эта встреча меня перебудоражила», - призналась по прошествии десятилетий Л. Д. И вскоре, когда Блок случайно оказался рядом с ней на балконе Малого театра (хороша случайность - билет на соседнее кресло!), она «почувствовала, что это уже совсем другой Блок». Посещения Забалканского возобновились автоматически. «И тут же сложился их тип на два года» (Л. Д.)
Тип следующий: Блок приходит и воркует с Анной Ивановной, известной еще с молодости в качестве незаменимой собеседницы на любую тему. Он рассказывает о своих чтениях, делится взглядами на искусство, на новое в живописи, литературе. Салонные дела, короче. Люба же сидит, молчит, кивает и понимает, что балаболится это всё исключительно для нее.
Но чудо - теперь ей нравится в нем так многое: «наружность, отсутствие напряженности, надуманности в лице. глаза темнели от сосредоточенности и мысли. Прекрасно сшитый военным портным студенческий сюртук. Блок читал, положив одну руку на золотой стул, заваленный нотами, другую - за борт сюртука.».
Читал Блок тогда, разумеется, еще не из себя... Прекрасные, что и говорить, вечера. Но Любе - чему-то об ту пору усредненному между сестрицами Лариными - некой изюминки в этих вечерах уже определенно не достаёт: «Я стала с нетерпением ждать прихода жизни. У всех моих подруг были серьезные флирты, с поцелуями, с мольбами о гораздо большем. Я одна ходила «дура дурой», никто мне и руки никогда не поцеловал, никто не ухаживал». Вот оно: обычное-преобычное надоело быть дурой. И однажды (по крайней мере, однажды), познакомившись на какой-то из вечеринок с робким студентом-технологом, Люба сделала так, чтобы тот отвез ее до дому. Предложила «как-нибудь зайти». Тот как-нибудь зашел, просидел вечер, что в воду опущенный, и больше не объявлялся: казенная квартира потрясла юношу, и он решил, что сюда больше не ходок. А вообще - «знакомств с молодежью у меня было мало, -пишет Л. Д., - Среди людей нашего круга было мало семей со взрослыми молодыми людьми, разве - гимназисты». Многочисленных же троюродных братьев всерьез она не принимает: «милые, умные, но какие-то все бородатые «старые студенты».