— Но ты любишь его и всегда будешь любить.
— Да. Я люблю его. И всегда буду любить, — обреченно согласился Лоррен.
— У него корона на голове.
— Могла бы быть…
— Будет. Я видела. Для других она незрима. Но я вижу. Ему суждено носить корону. Ее сияние затмило для меня его облик.
— Правда? Такая яркая корона?
— Да.
— Что ж, даже хорошо, что ты не видела выражение его лица, — хмыкнул Лоррен.
— Он ждет?
— Да. Ждет. Сегодня я должен уйти.
— Тогда иди. И прощай. Будь счастлив, хорошо?
— Я постараюсь.
Он хотел помочь ей надеть платье, но Ортанс отстранила его руки. Отдала ему плащ и снова легла на землю, прохладную землю. Сейчас ей хотелось побыть в этом плодородном саду — обнаженной, сытой наслаждением, счастливой… Счастливой — быть может, в последний раз.
10.
Ортанс больше никогда не встречала шевалье де Лоррена.
Мишель, сын Красного Колпака, из-за которого разгорелась та битва, вырос и полюбил ее. Ортанс стала его великой любовью. И она согласилась подарить ему счастье. Потому что для нее все равно счастье было уже невозможно… Но счастье Мишеля было так велико, что Ортанс научилась радоваться — его радости.
И пришел день в 1794 году, когда она узнала, что Филипп — тот, над кем она видела корону, — стал принцем Парижа и самым могущественным вампиром во всей Франции.
И пришел день в 1942 году, когда они с Мишелем похоронили в саду убитого отца Лазара…
И Ортанс пришлось исполнить давнее свое обещание.
И встать во главе Яблоневого Приюта.
И пришел день, когда ей — и всем, кто жил в приюте — явилось видение отворяющихся врат.
И долг велел ей ехать в Париж.
В Париж, где она могла увидеть шевалье де Лоррена.
Где она неизбежно должна была его встретить.
Ей было страшно.
Она была счастлива.
Еще раз увидеть его… Не нарушая своего обещания, не просто покинув Приют и Мишеля ради собственных желаний, но повинуясь долгу, предупреждая об опасности, призывая на помощь! Еще раз увидеть его, имея на это все права!
Еще раз увидеть его…
И, быть может, к нему прикоснуться?
1.
Счастливое предвкушение встречи с Лорреном, страх перед его возможным безразличием (а вдруг он забыл ее, ну, вдруг?), страх перед принцем Филиппом, о котором ходили весьма противоречивые слухи, страх перед фоморами, присутствие которых она ощущала, как постоянный дискомфорт, все эти страхи — и блаженство воспоминаний, которые могли снова стать явью! — смешались в душе Ортанс в такой кипучий коктейль, что ее бросало то в жар, то в холод, она то и дело принималась дрожать. И Мишель, думая, что ей плохо от присутствия в мире фоморов — многим детям-полукровкам было сейчас плохо, а некоторые расхворались! — то и дело укутывал Ортанс своими горячими надежными объятиями, замыкал в кольцо рук, в которых ей всегда становилось так спокойно и надежно… Из которых она так рвалась сейчас.