— Стой! Стреляю! — предупредил старик-охранник и выстрелил в Князя в упор. Тот будто споткнулся на бегу. Упал, переломившись в коленях, ткнулся лицом в асфальт двора и затих…
На миг фартовые словно оцепенели. Оперативники бросились к Князю. Но поздно…
— Ну, пидер, не дышать тебе до утpa! — процедил Фрося. И внезапно для всех бросился на охранника, вскочил ему на плечи, рукой за забор ухватился и только хотел перемахнуть, кто-то из оперативников опередил, нажал курок…
Фрося мешком свалился вниз. Тяжело ударившись о землю, поднял облако пыли. Судорожно дернулись ноги. Они еще бежали на волю. Но сердце, словно устав от жизненной суеты, остановилось.
— Ну? Кто следующий?! Давай, фартовые! Пуль на всех хватит. Заодно закопаем. Смелей! — зло выкрикнул оперативник.
Тарантул, стоявший к нему ближе всех, поддел оперативника кулаком в подбородок так, что тот улетел к стене здания.
Тарантул уже вскочил в воронок и скомандовал своим:
— Давай, кенты, отваливаем без шухеру! Без нас лягавым разборку учинят, за каждого тряхнут из шкуры. Нам не стоит об гавно клешни марать!
Законники скрипя зубами сели в машину.
Трое вместо пятерых. Тарантул, Лимон и Пузырь ненавидяще смотрели на милиционеров. Двоих убили — на глазах… Такое навсегда остается в памяти.
Их везли в тюрьму под усиленным конвоем, которому был дан приказ — в случае попытки к бегству — стрелять на месте. А коли фартовые города попытаются застопорить, чтобы вызволить своих, стрелять и в тех, и в других…
Но по пути никто даже не оглянулся на машину, и конвой благополучно доставил законников во двор тюрьмы.
Васильев успокоился, едва ему позвонили, что задержанные доставлены в тюрьму. Спокойно пошел домой, радуясь за оперативников, что эту ночь они проведут относительно спокойно.
Город надежно окутывала тьма. Она сделала его таинственным, непредсказуемым…
Спешит домой следователь милиции. По городским улицам, а не без оглядки, не без страха. Всякое может случиться в ночи. Тьма не каждому друг и помощник. Потому и торопится человек. Чуть что-то подозрительное — рука сама к кобуре тянется. А вдруг!
" Совсем иное дело — Сивуч! Этому тоже не сидится. Идет напролом, через ночь — к Дрезине. Что ему ночные шорохи и голоса? Всего уже отбоялся за свою жизнь. Теперь ничто не испугает, даже сама смерть.
Сивуч идет тяжело. Болят ноги. Каждый шаг отдает болью во всем теле. Но не пойти — нельзя…
Если б речь шла о собственной шкуре, еще сто раз подумал бы, идти или не стоит. Но в том-то и беда, что с его Задрыгой, первой девчонкой-ученицей, могла расправиться фартовая малина.