Капка вздрагивает:
— А может, я откидываюсь? Насовсем? Может, мне уже не вскочить на катушки? И приморят меня на погосте, одну, среди совсем чужих. Никто ко мне на могилу не прихиляет, не пожалеет, что так шустро накрылась. И старый Сивуч не возникнет. Он на халяву жалеть не станет даже самого себя. Вот разве Мишка Гильза? Сколько лет под одной крышей морились, махались, базлались. А незадолго до отъезда что-то случилось. И понравился пацан. Нет-нет! О том ни звука! У фартовых нет любви! Кто даст волю сердцу — теряет удачу, а потом саму жизнь! — так учил Сивуч.
Потому старалась не смотреть в его сторону, не слышать голос, не знать о нем ничего
Но, словно черт в бок толкал. Назло всему, поворачивала голову в сторону Мишки. Он стал замечать перемену. Удивился. Потом и сам почему-то не сводил с нее глаз…
— Потому что других девок рядом не было. Одна. Вот и смотрел, как на чучело. Был бы выбор — не оглянулся, — ругает себя Капка.
— Видел он девок. Всяких. Да не потянула душа. На нее смотрел. Не все в роже! Нашел, увидел в Задрыге что-то иное. Но тоже смолчал. Ни слова не обронил. Так и расстались молча. Теперь уж, вряд ли суждено встретиться…
Плачет Капка О Мишке и о море. Молча, сквозь зубы и веки.
Как мало прожито, как много пережито…
Холодеют синие губы Зубы намертво сцеплены. Ни звука сквозь них. Дыхание еле угадывается
— Жива ли она>9
— Видишь, плачет! Выходит, жива!
Задрыга не слышит, ничего не чувствует. Она далека отсюда, от всех земных забот малины. Она теперь в саду, громадном и красивом, где много цветов и стрекоз, где птицы и бабочки одна другой прекраснее — порхают вокруг Капки, поют веселые и смешные песни.
Задрыга даже о рогатке забыла совсем. Зачем она ей? Девчонка кружится вместе с мотыльками, боясь наступить на цветы. Ей никого не хочется обижать, потому что вокруг все
добры и любят ее, как никто и никогда в жизни. Она не видела раньше ничего подобного. Ей так не хочется покидать этот сад. Да и зачем? Ведь никто не гонит Задрыгу отсюда, все рады ей.
И вдруг она слышит голос Сивуча. Он доносится издалека, из маленькой черной тучки, что спряталась в густой кроне дерева:
— Чего сопли пустила, безмозглая вонючка? Носишься тут, как гавно в проруби! Иль дел не стало? Иль на халяву тебя, мокрожопую, в люди вывел? Чего, хвост задрав, позоришь, дура, кровь фартовую? Завязывай с кайфом! Пора в малину отваливать! К кентам!
Капка хотела спрятаться от этого голоса, обидных слов. Но он находил ее повсюду и хохотал над самой головой, в уши, он оглушал, гнал из сада:
— Ишь, приморилась, зараза облезлая! Лярва доходяжная! Отпаши то, что за тебя пахан выложил, а уж потом отваливай! А ну! Шмаляй, лахудра немытая! Осколок дурной ночи! Бухая блевотина! Чего прикипела здесь? Тут чистые дети канают. А ты кто?! — напомнил Капке самое больное.