— Ты только послушай, Анна! Ну, просто не верится.
«Результатом данного устремления должно стать то, чтобы химия послужила благу человека и возвысила его до более достойного человеческого бытия. В этом видится мне возможность осуществления христианской любви к ближнему через приложение всех моих дарований, сил, способностей, всей моей жизни. И да благословит меня Господь на реализацию этого замысла».
— Ну, а как тебе это нравится, Анни? «Следующие предпосылки: 1. Оптимальные познания в химии, математике, физике, знание всей сокровищницы христианской мысли; 2. Оптимальные познания в немецком, английском, русском, французском языках. И да удастся мне при этом (ха-ха-ха!) постоянно проявлять смирение и скромность — не в том, однако, смысле (нет-нет, отнюдь не в том), чтобы заискивать перед теми людьми, которые смогли бы когда-нибудь чинить мне препятствия или которые могли бы быть мне полезны, хотя, по большому счету, действия их несовместимы с моими идеалами. Далее мне еще необходимо: 1. Самодисциплина…»
Брат с сестрой, не расцепляя объятий, катаются по полу с визгом и гоготом, брызгая друг на друга слюной.
«Вышеупомянутое должно являть собою процесс, которому надлежит совершаться в непрерывном размышлении о мире…»
— Ты можешь себе представить, что это я писал?
— Нет, — говорит Анна. Как-никак, ей удается произнести целое слово, и это — большое достижение! И уж минуту спустя она снова в состоянии говорить, тараторить, как попугай; о следах, оставшихся внутри Анны, правда, не известно никому.
С бесчисленных изображений и фресок на потолке Боженька поглядывает сверху вниз на неудавшихся своих чад и в толк взять не может, как это его угораздило сотворить подобное, да еще и учить их на уроках Закона Божьего. С верой у Райнера до сих пор трудности, если честно, он все еще не исключает того, что такой вот Бог все равно существует, даже если он, Райнер, вместе с Камю заменил Его на Ничто. Исчезнуть от этого Он еще не исчез, и множество священников водят дружбу лично с Его семьей.
— Дети, ужинать, — и тут же все усаживаются за любимый всеми семейный ужин. Райнер, как всегда, обращается к матери, если хочет сказать что-нибудь отцу.
— Скажи ему, я сейчас из-под него костыли выдерну, чтобы он покатился с катушек наземь, на холодный пол. Я стихотворение хочу написать, но в такой обстановке мне не на чем его построить.
— Ошибаешься, еще как есть: хочешь — половицы в крестьянской горнице, хочешь — пол из каменных плит, на выбор, — говорит Анна, что в ее положении прямо-таки речь народного трибуна. Отец немедленно начинает реветь, как разъяренный бык, что если сын смеет так непочтительно разговаривать, то сейчас он так двинет ему в копчик, что хребет только хрустнет. Тогда сын со сломанным хребтом будет червяком извиваться на полу, а вот отец хоть ковыляет медленно, но спина у него всегда прямая. Он также отмечает, что в любой момент может забрать сына из гимназии, потому что отец в семье кормилец. Мать приготовила пюре, ставит на стол компот и говорит, что в таком случае папуле пришлось бы перед людьми признать, что сын у него обычный ученик на производстве, а не гимназист.