— Что, Отти, разве не так?!
— Сейчас и тебе, Гретель, тоже достанется, да еще как, потому что я в его возрасте исполнял свой долг в подпольной организации. И теперь я все еще исполняю его за стойкой, где у меня видимо-невидимо ключей от всех номеров, к которым я в любое время имею доступ, когда захочу.
Райнер оскаливается, как бешеный пес. Спаситель с креста, сварганенного конвейерным способом для украшения крестьянских горниц, озабоченно таращится на него. Терновый венец давит невыносимо, так как барометр показывает бурю, и барометр семейного настроения — тоже.
— Жестокость и насилие будут сопровождать наши преступления, Анни, ты согласна? Но ни одно нельзя будет совершать в возбужденном состоянии, ведь оно замыслено не просто так, чтобы зло на ком сорвать, напротив, ему нужно будет отдаться хладнокровно, возбуждение здесь недопустимо.
— Ты совершенно прав, ибо в этом случае само преступление отошло бы на второй план, а ведь именно оно-то и должно оставаться самой сутью.
В огромном деревенском сундуке, куда целиком поместилась бы забитая свинья, валяется куча сломанных игрушек, еще с детских дней, которые, как и все в этой квартире, уцелело с давней поры, чтобы оказаться в свинцовой тоске дней отрочества, что никого особо и не радует. Еще в старом дневнике у Райнера записано, что задача, стоящая перед ним (какая бы она ни была), велика, но разве именно это не должно побудить к тому, чтобы браться за решение любых проблем — и в конечном итоге набраться силы? Что требует самодисциплины, внимания, терпимости и самоограничения. Сегодня Райнер врет всякому, кто только слушать его согласен, равно как и всем остальным, что ему-де с малолетства ограничивать себя ни в чем не надо было, ведь семья его владеет всем, чем только можно владеть. Здесь, правда, написано, что благодаря этому ограничению он станет богаче (просто в голове не укладывается!), он взберется к вершинам мысли, вот так прямо и написано, черным по белому, где будет веять суровый, свежий, очистительный ветер. Тьфу, черт, все очищенное ему теперь, как ледяной ветер в лицо. Открытка с образом Лурдской Богоматери скукоживается у ног Спасителя, где ей и место, не в головах же, и все из-за сквозняка. Четки, тоже привезенные из Лурда, подношение одной соседки, тихо раскачиваются на свежем ветру юности, туда-сюда. Свежий ветер происходит от жизни, которая только что так размашисто началась и, будем надеяться, преждевременно не оборвется.
Мать в религии находит утешение и поддержку в качестве родительницы и водительницы домашнего хозяйства, папа молча терпит, хотя Господь Бог тоже мужик, уже и имя говорит само за себя. Пусть он только не очень-то приближается к матери, этот самый Господь Бог. Несмотря на то, что она постоянно к нему льнет.